Владимир Пшеничников - Жужик. Сборник журнальной прозы

Добравшись на ощупь до выключателей, Рыков щёлкнул тем, от которого загоралась лампочка во дворе, и подошёл к окну. Ослепительно белые, во дворе мельтешили крупные снежные хлопья, успевшие устелить двор, налипнуть на столбы и перила крыльца.

«Семнадцатого октября-то?» – с сомнением качнул головой Рыков, не отрывая глаз от прерывистого из-за ветра свечения снежинок.

В теплушке он поставил на электроплитку чайник, достал из эмалированной кастрюли три последних сухаря, килограмм которых покупала перед отъездом жена.

Снег завихривался, мягко касался чистого стекла. Поглядывая за окно, Рыков не суетился, не спешил и, как редко у него бывало, перед завтраком не закурил.

Его отвлёк закипевший чайник, и он лишь почувствовал, что во дворе кто-то появился, на секунду промелькнул тенью. Снаружи в незапертую дверь стукнули три раза, и Рыков торопливо вышел в сени.

– Кто? – окликнул потемки.

– Ты живой, Петрович? – глуховато донёсся голос Генки Воробьёва.

Рыков приоткрыл дверь.

– Живой, – обронил нестрого. – Ты чего?

– Да это, – Генка мотнул головой и ударил себя по плечу, сбивая снег, – курево кончилось.

Рыков отворил дверь пошире.

– Выдели с полпачки, – попросил Генка.

– Заходи.

Генка начал отряхиваться, стучать сапогами, и Рыков позвал его уже из теплушки.

– К столу проходи, не стой под порогом. Так. Закуривай!

Генка зябко передернулся, потрогал малиновые от морозца уши, взял папиросы.

– А теперь говори, почему тут очутился? – тоже подсев к столу, спросил Рыков.

– Не хотел ведь заходить – и вляпался, – ухмыльнулся Генка. – Я думал, бригадир, ты на отсидке помякше стал.

– Ты почему тут оказался? – настойчиво повторил Рыков. – Твой дом до сих пор на другом конце был. Пятый час ночи…

– Дома у меня, Александр Петрович, нету, – вздохнул Генка.

– Та-ак, – Рыков тоже взялся за спички. – Значит, снова – здорово? Когда ушел? Рассказывай!

– Было бы что, – качнул головой Генка.

– Ты же месяц, считай, не пил! Опять?

– Да не в том дело. Надоело всё, понимаешь.

– Жена где? – перебил его Рыков.

– Жена на месте, – усмехнулся Генка. – А я как последний барбос.

– Барбос и есть! – повысил Рыков голос. – У Шевелилки ночевал?

– Шевелилка, Петрович, челове-ек, – блаженно протянул Генка. – Сейчас вот говорит: снег прочен, когда упал ночью!

– Так, – Рыков потёр висок. – Она на дойку вовремя ушла? А, ну да, не ушла – ты бы по улице не слонялся. Значит, так, счас к твоей пойдем.

Он прихлебнул горячего ещё чая и отодвинул сухари, показывая, что решение принял.

– Не горячись, Петрович, – попросил Генка, – я все законно сделал. И депутат был, и понятые. Мне, короче, костюм достался, мотоцикл и поперёшная пила.

– Ты что мелешь? – не поверил Рыков. – Какой депутат? Почему я не знал?

– И хорошо, что не узнал, – твердо проговорил Генка. – Я и постарался, чтобы без тебя обошлось.

– Зачем?

– Так ведь ты бы опять налетел: «Вы что, сукины коты, вам чего не хватает? Пейте при мне мировую, и чтоб завтра на работу!» Сколько мы таких мировых попили? А теперь суд скоро, разведут.

– Н-ну, ладно, – выдавил из себя Рыков, сцепив на столе ладони. – Ты же видный парень был, – сказал с сожалением. – Может, все-таки сходим?

Генка взял вторую папиросу и внимательно посмотрел на бригадира.

– Я не пойму, Петрович, зачем тебе всё это надо? Ничего ведь у нас не изменишь. Зачем тебе вообще и сельсовет, и прокуратуру заменять? Ты глянь, в кого ты людей превратил.

– В кого, интересно? – с усмешкой переспросил Рыков.

– Ну, я не знаю… Соседи ведь из-за тебя друг друга боятся.

– Что ты говоришь! А почему боятся, ты подумал? Если ты честно, открыто живёшь, чего тебе бояться-то?

– Я не про то.

– А я – про то! – Рыков возвысил голос.– Не делай дурного и живи открыто! Работай! Вот что я говорю, а вы из меня пугало делаете.

– Ну, а ты что, хочешь удержать, что ли, всех? – спросил резковато Генка. – Воруй, тащи, только работай, оставайся там, куда тебя поставили. Так, что ли? Ты же, когда и отказываешь в чём-нибудь, думаешь: ничего, мол, сами проживёте, скотину прокормите…

У Рыкова дёрнулась щека.

– Вон ты про что: «прокормите». Ты же шофер, пшеничку получаешь каждую осень. Съездил на мельницу, раздробил, смолол…

– «Раздробил, смолол», – живо подхватил Генка, – и скормил всё за два месяца! А это… антимонии разводить… Какой же ты бригадир, если про людей как про лошадей думаешь?

Рыков поднялся на ноги.

– Так, значит, не дождётесь никак, когда Рыкова от вас уберут? – спросил с нажимом. – Не видите, что через Рыкова вы до сих пор и живёте по-человечески? Прижали вас? Дыхнуть вам не дают? Рыков плохой стал, ишь! Чего вот ты расселся тут? Из семьи ушёл, гуляешь с…

– Стоп-са! – Генка вскочил. – Остепенись, бригадир! Забыл, кто Шевелилку овд о вил? Командир! У самого двор – не двор, а сам…

– У меня?! Забулдыга чёртов! Ты зачем сюда пришел? Стой! Сядь!

– Сам сядь! – Генка надвинул кепку и пошёл к двери.

– Стой! – приказал Рыков. – Ты почему так разговариваешь?

– Как? – удивился Генка.

– Ну… орёшь. Я тебе кто? – Рыков силой ужимал себя, голос его сел. – Я тебе в отцы гожусь… Проходи назад, сядь.

Генка остановился у двери, яростно взглянул на стол, где лежали папиросы, ударил зачем-то себя по карману и ухмыльнулся.

– Ладно, спасибо этому дому, – проговорил нервно и, ударив плечом в дверь, скрылся в сенях.

– Стой, говорю, – запоздало окликнул его Рыков и услышал, как хлопнула наружная дверь.

«Гость, мать его», – подумал раздражённо, вернулся к столу и сел. «Самовольник чертов, – продолжали крутиться вокруг Генки мысли, – на семью ему наплевать, на всё ему наплевать. С Шевелилкой спутался… „Кто её овд о вил“. Герой!» Обидно было. Да ещё один тут как сыч.

Снег за окном не редел, не кончался, и Рыков подумал, какие неприятности принесёт он. Улежать всё одно не улежит, хоть эта «Тамара» и сказала там… «снег прочен…» Одной с двумя ребятишками, пожалуй, захочется прочности. «Двор – не двор…» Дурак! Хотя покойный Шевелилкин муж тоже грозился дом его поджечь.

Да, давно не ходили разговоры, что Рыков виноват ещё и в смерти Николая Салтанова. Всё правильно по-ихнему: он отдал Салтанова под суд, после «химии» тот запил, в город к дружкам новым стал отлучаться, да там и сгинул. Да если бы остепенился, сам Рыков и посадил бы его на любую ходячую технику. Шевелилке с тех пор многое приходится прощать: молоко с фермы подтаскивает – ладно, мужиков за дрова, за солому подпаивает – ладно… Сколько можно ладить-то?

Что-то спуталось в голове у Рыкова. Зачем вот он поднялся ни свет ни заря? Опять идти распоряжения отдавать? Да там их теперь столько надавали, что неделю только отменять придётся. И председателю, поди, накапали уже: он, мол, так, а мы, значит, вот эдак, как вы, товарищ председатель, учите…