Владимир Немцев - Шесть рассказов

– Эх, миленькие вы мои, какая у меня личная жизнь! Хорошо хоть, моих мальчишек на ноги поставила. Да Петеньку никак забыть не могу, – довершила она своё повествование.

Клавдия Серафимовна была вдовой маминого дяди, Петра Витальевича, который перебрался с Волги в Москву ещё в нэповские времена, но так здесь и не преуспел по причине злостного купеческого, да ещё к тому же старообрядческого, происхождения. Учиться ему категорически не разрешали, несмотря на то, что он, в отличие от своих товарищей, закончил гимназию, да с похвальным листом. Один непреклонный гражданин из кадровиков порекомендовал отнести этот лист в отхожее место. Он сначала вообще заподозрил, что Пётр Витальевич уже имеет высшее образование, но потом обратил особо серьёзное внимание на то, что наверху листа красуется грозная птица с двумя головами. Мамин дядя, который тогда не был ещё дядей, а просто сообразительным молодым человеком, этот бесплатный совет усвоил, и царский герб больше никому не показывал. Но поскольку, как говорит народная мудрость и большевики, «волк всегда в лес смотрит», будущий дядя присмотрел себе красавицу жену тоже из купеческого сословия, и тоже, на беду, с некоторым образованием. При этом он опасно шутил: «Не хочу учиться, а хочу жениться», – что вполне могло кончиться убедительным обвинением в антисоветской агитации и пропаганде. Но пронесло. Петр Витальевич прожил недолго, он внезапно умер в 1940 году своей смертью; для окружающих его уход, впрочем, не был большой неожиданностью.

Клавдия Серафимовна в действительности окончила женскую прогимназию, что совсем не было причиной её горестей, потому что знал про это узкий круг лиц. Тем не менее, её нисколько не огорчало, что она лишена возможности возглавить какой-нибудь магазин, жилконтору, портновское ателье или столовую. Во-первых, ей неудобно было всех обманывать или что-нибудь скрывать, во-вторых, не хотелось навязываться, несмотря на бойкость характера, в-третьих, не нравились новые люди начальственного звания, ей казалось, она с ними пропадёт.

Придя в круглую, высокую, выкрашенную в зелёный цвет, деревянную с острой крышей будку-стакан горсправки на тротуаре у гудящей, галдящей станции метро «Проспект Мира», я непосредственно вторгался в будни московской жизни. Народу здесь было поменьше, чем на Казанском вокзале, но небольшая очередь скапливалась, да с моей помощью.

– Ой, родной ты мой, как ты меня нашёл? Хорошо поспал, миленький? Ну усаживайся, учись. Не надоело ещё учиться? Вот самый толстый справочник. А вот телефон.

– А ещё что? – деловито уточнял я.

– Вот! – указующе хлопала Клавдия Серафимовна себя по лбу. – Самое главное. В любой работе самое главное… Чего-чего? Ну подожди! Ты что, ваша милость, не видишь, у меня ученик появился.

Она захлопывала окошко и любовно изучала меня. Расспрашивала о школе, где мы изучали молдавский язык, и какие города мы проехали на поезде, и сколько раз я дрался, и что мне такого нравится в Москве. И совала карамельку в замасленном красном фантике с расплывшимся неясным рисунком. Потом доставала носовой платок из рукава вытертого пальто с замётанными ниткой частыми стежками краями, протирала очки, а её высокий чистый лоб нависал над моим лицом, и я почему-то начинал жалеть эту огромную, шумную, хлопотливую, смеющуюся тётю, и говорил, что я скучал по ней и по Москве, что, когда вырасту, то буду каждый месяц приезжать к ней в гости. Она бурно смеялась, хлопая руками по коленям, потом целовала в лоб.

– Спасибо, миленький! Буду ждать. Небось, гулять теперь пойдёте?

– Да. Все встречаемся здесь.

Тут я увидел идущих родителей, и вырвался из будки под одобрительное балагурство Клавдии Серафимовны.

– Вижу, соскучился по Москве-то, поживите пока у меня, не обижу… – кричала она вдогонку, упирая на звук «а», что получалось: «па Ма-аскве-та-аа…».

Последний раз я приехал в Москву поступать в аспирантуру. Город строился. И в переулке появились новые светло-кирпичные дома с огромными окнами. Тут же на тротуаре я увидел бредущую Клавдию Серафимовну. Окликнул её, и она живо обернулась, обрадовано узнала. Одобрительно оглядела меня, похвалила за намерение учиться, «никто из наших так далеко не шагнул», и передала мне лёгонькую сумочку.

– Ну, понеси, милок, помоги старухе. В аптеке вот побывала, да колбаски прихватила.

– А я тоже хотел зайти в магазинчик по дороге.

– А и зайди. Вот как раз прямо. Только конфет не покупай мне, тем более шоколаду. Страсть как мне вредно. Купи сухого красного вина, и всё, достаточно.

Она задержалась поболтать с какой-то знакомой, а я ринулся в магазин. Вся провинция любила московские магазины, находя там то, чего в жизни могла не увидеть. Конечно, там стояла непременная очередь, как правило, в немалой степени из приезжих. Я подождал, когда за мной заняли, и пошёл к кассе.

По возвращении застал удлинение очереди покупателей, среди которых пялился на меня небрежно одетый мужик. То ли он обознался, то ли просто невзлюбил – мало ли какие странности бывают у пожилых людей.

– Какого хрена ты лезешь поперёк меня? – для затравки полюбопытствовал он. Я на него мельком глянул и отвернулся. Женщины с готовностью пояснили, что молодой человек в кассу ходил. А мужик не слушал. – Прёт как козёл на капусту, видали мы таких. А ну вали отсюда! Сделаю вид, что не видел. А ещё попадёшься на глаза, так накостыляю.

Судя по всему, он принял меня за москвича, но мне было не важно это, потому что никак не входило в мои планы влипать в какую-нибудь историю накануне вступительных аспирантских экзаменов. Но, видно, судьба от истории меня не освобождала. И стыдили бабки-защитницы этого мужика, и увещевали, а он распалялся.

Тут я услышал голос Клавдии Серафимовны:

– Ты чего, старый хлыщ, на моего внучка наскакиваешь? Знаю я таких таксистов, которые дурку гонят не по делу. У тебя что, дочка гулящая, или сынок такой же балбес, как ты, что прицепился к мальчику? А ну сам отсюда сваливай, поганый мужчина! Или чихну так, что тебя вообще никто больше не увидит. Пшёл вон, пень загаженный!

Магазин затих. И в той тишине мужик неторопливо, но ощеряясь, побрёл к выходу. Клавдия Серафимовна невозмутимо помогла мне уложить покупки и мы пошли во двор под несколько удивлённо-опасливыми взглядами.

– Вот хмырь-то! Чего он к тебе прицепился?

– Понятия не имею. Он в вашем доме живёт?

– В моём доме я всех знаю. А он не знаю и знать не хочу, где живёт, может, на вокзале, может, под забором. Первый раз вижу.

– А вы его таксистом определили. Про детей сказали, он даже не стал возражать…

– По говору узнала. Похоже, и посидел немного. А что дети непутёвые, так это наверняка. Много я кого повидала, милок, на зубок определяю, и с каждым говорить умею. И не спрашивай. А пристал он к тебе скорей потому, что уж больно щегольски ты выглядишь: рубашечка красная, галстучек красивый, ботиночки чищенные. Франт!