Александр Асмолов - Листы одного древа (сборник)

– Когда ты пялишься на очередную девицу, – прервала его Н. Н., – то всегда перескакиваешь на купцов. Неужели женщины ассоциируются с товаром?

– Прости, отвлекся, – виновато пробубнил Сергей Сергеич. – А как ты заметила, ведь и не смотрела в ту сторону?

– Я тебя слишком хорошо знаю, дорогой. Тебя выдают интонации. Дыхание.

– О, это можно будет использовать, – тут же подхватил Саблин. – Вот послушай. При встрече с красивой женщиной он задерживал дыхание… А?

Они замолчали, одновременно вспомнив, как лет пять назад Сергей увлекся такой вот штучкой. На ощупь у нее были изящные бока и все такое, но без души. Он уехал с ней на Кипр и пробовал писать. Месяц провел на шикарной вилле у моря и вернулся с пачкой исписанных листков. Редактор прочитал рукопись и вернул ее всю исчерканную красным фломастером, словно женской помадой. Такого позора Саблин еще не испытывал. Он понял, что писать настоящие книги может только с Н. Н. Возвращение было мучительным и долгим. Она простила его, как блудного сына, поверив клятвам. С тех пор все книги выходят с посвящением Н. Н. Большего ей и не надо.

– Ты молчал всю дорогу, – неожиданно произнесла она. – Вспоминал Кипр?

– Да, – коротко признался Саблин. – Мы с тобой, как старые супруги, понимаем друг друга молча.

Старенькая дача с массивной мебелью 30-х годов была их мастерской. Тут родились все романы, да и сами они прожили здесь лучшие свои годы. Потому и возвращались сюда с удовольствием.

– Тихая заводь у сочного луга, – мечтательно произнес он, запирая ворота.

– Да, – согласилась она, – хорошо тут.

Сергей Сергеич повесил пиджак на спинку кресла у камина, сам сел напротив. Электрический нагреватель быстро наполнил комнату теплом и приятным неярким светом. На стене методично тикали старинные часы. Тут хорошо думалось и легко писалось.

– Я купил новые чернила, – спохватился Саблин.

– Для нового романа? – интригующе спросила Н. Н.

– Надеюсь… Знаешь, приходится разрезать пластиковые баллончики для современных ручек и сливать чернила во флакон.

– Да, я капризная дама. Мне флакон подавай. Поршневая система. Разве что – перо золотое.

– У тебя удивительное перо. Чистое золото. Отец подарил на окончание института. Даже имя тебе дал. Наша Надежда. Так и повелось.

– Это нетактично, напоминать даме о возрасте, – усмехнулась она и попросила. – Не клади меня сегодня в стол. Пусть я останусь во внутреннем кармане пиджака. Хочу побыть у камина. Он еще тот молчун.

– Но только до утра, – пошутил Сергей Сергеич. – У меня на тебя большие планы, дорогая Н. Н.

Жил-был Сон. Вернее, быть то он был, а вот где жил – неизвестно. Сон приходил только длинными зимними ночами, когда плачут метели. Выбирал лишь тех, кто спит крепче всех. Бывало это редко, но уж если случалось, то попавший в сон мог увидеть самые невероятные истории. Однажды так и произошло. Приснился Сон мужчине по имени Иван, не старому и не молодому, не высокому и не маленькому. Обыкновенному.

Не стал Сон ходить вокруг да около, сразу нырнул в такие глубины, о которых другие сны и не подозревали. Потому как был этот Сон не прост. И вот снится Ивану, что он в дремучем лесу. Темно. Жутко. Другой бы вскинулся с постели, только не зря Сон выбирал тех, кто спит крепче всех. Долго ли коротко пробирался Иван по чаще, заприметил он огонёк впереди. Ближе подошёл, а там – поляна и на ней вокруг тусклого костерка – странные существа. Не люди, не звери, не птицы. Будто клочья тумана. Колышутся. Страшно Ивану, бежать бы, а не может. Неведомая сила к костерку толкает. Ещё ближе подошел, а его не замечают. Будто виденья над огоньком нависли, а тот еле тлеет. Стал Иван валежник для костерка собирать – вдруг разговор завяжется.

– К кому пришёл? Чужой ты.

– Так я… – Начал, было, Иван, но, повернувшись на голос, осекся. Одно из тех видений, что у огонька собрались, аккурат перед ним. Прямо в душу уставилось. Остолбенел Иван от страха, а своя душа в пятки ушла.

– А ты чей будешь-то?

– Иван, Васильев сын. Из Березовки.

– Вижу, что рано тебе сюда.

– Заплутал я. Дорогу, вот… Осмелюсь спросить, с кем честь имею…

– Забытые души мы.

– Как это?

– Кто как. Кто по ненависти, кто по любви, кто по злобе. Да брось ты эти палки ни к чему они. Проходи, гостем будешь. У нас никого не бывает, ты первый.

Окружили Ивана забытые души. Вьются. Каждая о своём спрашивает, а он онемел от страха. Постепенно стало чуть светлее. Показалось Ивану, что души открываться перед ним стали. Он без слов иные судьбы увидел, а говорят, чужая душа – потёмки.

– Пустое, нет у него за душой ничего. Обидели Ивана чьи-то слова. Опять тьма сгустилась. Потеряв к нему интерес, оставили душу Ивана в покое. Он осмелел.

– Зачем в такую глухомань забрались?

– Не простили нас. Забыли. Сюда вот загнали. Такая тоска звучала в этих словах, что у Ивана слезы на глазах навернулись.

– А помочь как?

– Никто не поможет, кроме того, кто позабыл. Иди с миром, добрая душа.

– И что, никого так и не вспомнили?

– Поговаривают, было однажды – вспыхнул огонёк и один из наших вернулся. С тех пор так и смотрим на эти головешки… А ты иди, а то навсегда застрянешь.

– Куда идти-то? Дороги я не знаю.

– Дорог отсюда нет. Ты подумай о ком-нибудь близком, он тебя и вытащит. Если вспомнит.

Похолодел Иван, вдруг он никому не нужен. Раньше жил сам по себе, не задумываясь. Казалось, все так… Начал перебирать в памяти знакомых, кто бы его вспомнить мог. От этого еще темнее стало, а душа оборвалась…

Вдруг свет забрезжил. Чувствует Иван, кто-то его тянет. Теплом пахнуло, жизнью. Рванулся навстречу, и дома очнулся. Сидит в кровати, никак в себя прийти не может. Трясёт всего. Глядь, а это его охотничья собака, Дружок, руку лижет, хвостом виляет, поскуливает. Обнял Иван верного пса, к сердцу прижал. И так ему хорошо стало, что нашлась родная душа.

Сон обернулся, посмотрен на Ивана и пропал. Что тут добавить.

Нельзя без любви жить.

Баба Вера умерла, когда я еще в школу не пошла. В мае. После праздников. В тот день я что-то почувствовала и не отходила от нее, а баба Вера все пыталась меня из дома наладить – то в магазин, то погулять, то к соседке. Только позже я поняла, что она хотела тихо уйти, чтоб никому не в тягость, чтобы помнили ее живой.

Она у нас в семье всегда была старшей, даже отец умолкал, когда говорила бабушка. Впрочем, она не часто заставляла себя слушать. Предпочитала все делать молча. Это у нее с войны. Она сама мне так говорила. Война воспитала ее такой.

Баба Вера не любила рассказывать о войне, но мне иногда удавалось упросить ее. В 41-м их с мамой, моей прабабушкой, эвакуировали в Новосибирск. Раньше-то они жили в столичных Сокольниках. Фашист подошел к Москве, и завод, где работали ее родители, вывезли на восток. Отец бабушки Веры, мой прадед, погиб в первые месяцы войны. После переезда бабушка и ее мама поселились в маленькой комнатке деревянного дома принявшей их незнакомой семьи. Баба Вера всегда так тепло отзывалась о тех людях, обогревших их в тяжелое военное время.