Леонид Финкель - Иудейская богиня. Серия «Писатели Израиля»

Авторы книги настаивают, что левые правительства (все, без исключения) никогда не хотели ставить вопрос о положении евреев в СССР. А в то время министр иностранных дел Моше Шарет считал, что «отношения между Израилем и СССР являются отношениями между двумя государствами и ни одному из них не позволено каким-либо образом вмешиваться во внутренние дела другого. Не думаю, что вопрос об освобождении заключенных сионистов может стать одним из первых пунктов повестки дня».

Неудовлетворенные ответом Моше Шарета поборники иной постановки вопроса (лидеры группы «Маген») в августе 1948 года напрямую обратились к Голде Меерсон. «Г. Меир объявила, возможно, несколько театрально, что она сделает все, что в ее силах, чтобы помочь советским евреям. Но, дескать, одно дело слова, другое дела.

«На пресс-конференции, проведенной накануне отъезда в СССР, Г. Меир заявила, что ее цель – «развитие отношений между Израилем и Советской Россией», ни словом не обмолвившись о тяжелом положении советского еврейства. По прибытию в Москву новый посол повторила, что ее цель «развитие отношений между Россией и Израилем», а во вторую очередь «рост торговли между двумя странами». Вопрос о советском еврействе не был включен в повестку дня» ( Д-р Джеффри Мартин, Натан Герцль, Слабость к России (израильские левые и русское еврейство», Иерусалим, 1996)

Видимо, пока еще Голда помнила наставления Моше Шарета: дипломат это человек, который дважды подумает, прежде чем ничего не сказать…

Тем более, что в конце 1948 года Госдепартамент направил в Иерусалим своего человека, чтобы выяснить – не стал ли Израиль «красным государством»….

А Шарет действительно постоянно демонстрировал полное отсутствие интереса к положению советских евреев.

Посол Израиля в США и ООН Аба Эвен только и делал, что давал расплывчатые обещания.

Помощник Голды Намир был достаточно осторожным, чтоб не сказать боязливым (впрочем, Залман Шазар, которого Громыко не захотел видеть в качестве израильского Посла в СССР именно так и сказал про Намира – «боязливый», осмелел он только тогда, когда буквально зубами вырвал семью своей сестры из Советского Союза).

Но Голда действовала иначе. Во всяком случае, в тот период.

…Вообще, 1948 год оказался если не роковым, то возможно самым трудным в жизни многих людей.

1948 год в Иерусалиме ли, в Москве – все предметы вырастают до небывалых размеров. И в Москве и в Иерусалиме холодно. В Иерусалиме – огромные

очереди за керосином – хоть немного надо было согреться.

Без особой нужды на улицы не выходили: город простреливался насквозь.

Не было воды.

Появилась новая профессия – водовоз. У цистерны выстраивались длинные очереди горожан.

По городу била иорданская артиллерия. Снаряды часто накрывали очередь…

Город был на грани голода. Евреи в осаде варили суп из дикорастущих корней…

А Тель-Авив и тогда был очаровательно легкомыслен. В кафе «Штрох» подавали омлет с зеленым салатом. Можно было взять баночку сметаны. Здесь назначали друг другу свидания. Отсюда собирались в кино…

Молодежь воевала. Родину и правду готовы были защищать любой ценой…

История не имеет аналогов тому, что в те годы происходило в Израиле. С 1949 по 1950 год население страны удвоилось. Это тот случай, когда факты затмевают воображение.

В 1949 году 25000 европейских евреев приехали из кипрских лагерей. Надо было видеть эти лагеря, симметрично расставленные слепые, без окон бараки. Все молчит, и день ползет вдоль лагерных дорожек от барака к бараку.

75000 прибыли из немецких и австрийских лагерей перемещенных лиц. Один из них, бывший узник Освенцима рассказывал: бывает так, припадет несчастный к краю своей нары, остервенело, яростно кусает доски, и зубы, страшно торчащие изо рта, крошатся и падают с легким стуком на твердую землю, утоптанную тысячами ног. А он, уже совсем беззубый, кусает доску, кусает пустой челюстью. Прошло четыре года со дня освобождения, а он ни разу в зеркало на себя не смотрел. Только глубокой ночью просыпается от ночного сна – от страшного внутреннего крика – кому-то кто-то вонзил в ногу клыки и выкусил кусок икры…

Можно ли было в таком состоянии строить новое государство, поднимать дороги, возводить дома и сражаться с арабами, у которых было одно желание: сбросить евреев в море?

Известие о создании еврейского государства вызвало иммиграцию из Шанхая, Марокко, Туниса, Алжира, Ирана, Ирака, Йемена.

«Вообразите себе неграмотную женщину из Ливии, Йемена или пещер Атласского хребта, которую вместе с детьми сунули в открытую всем ветрам и дождям палатку с польскими и чешскими евреями, которые готовят не так, едят то, от чего ее тошнит, и по ее представлению, даже и не евреи вовсе – не то неверующие, не то соблюдают другие обряды и молятся по-другому» ( Голда Меир, «Моя жизнь», с.317)) Здесь были люди не только из разных, более чем семидесяти стран – из разных веков! При этом энтузиазм евреев был намного выше их возможностей… Борьба за жизнь. Борьба со смертью. Девятерым удается спасти свои жизни смертью десятого… Жизнь билась вокруг, но не собиралась исчезнуть…

А в Москве радость победы с ее бесшабашным фронтовым братством и широтой души уходила в прошлое. Люди становились серьезнее и мрачнее.

6 марта 1946 года в газете «Вечерняя Москва» появилась заметка под заглавием «Черная кошка». Речь шла о жестокой банде с таким названием. В преступной среде название пользовалось большой популярностью. В черных кошках было что-то странное и мистическое. Черная кошка непроницаема. Только желтые глаза горят странным светом.

Неизвестность рождала страх.

Война сильно подействовала на психику женщин. То и дело совершались страшные преступления…

А учительница рассказывала нам про чеховскую «Каштанку».

Каштанка выражала протест против эксплуатации ее цирковым мастером. По мнению учительницы – Каштанка была маленьким агитатором за свободу личности…

Чехов, конечно, не смог бы себе такого представить…

Илья Эренбург считал 1948 год самым тяжелым в его жизни.

По мнению кинорежиссера Михаила Рома, на это время «пришелся наиболее тяжелый этап сталинизма».

Известный литературовед и философ В. Г. Адмони вспоминал о периоде борьбы с безродными космополитами“: „Встретившись в один из дней этой страшной полосы в книжной лавке писателей, мы с Исааком Григорьевичем Ямпольским одновременно сказали: «Помните осень 1941 года? Бомбежки? Как спокойно было тогда жить» («Сталин и космополитизм», стр15)

13 января газеты поместили портрет Соломона Михоэлса в траурной рамке: «Cоветский театр понес большую утрату. Умер Соломон Михайлович Михоэлс… Смерть вырвал из наших рядов…»