Юрий Жук - Все на продажу. Театральные хроники

– Не дождетесь. Я для себя все решил. И не отступлюсь. Так что, не уговаривайте. А лучше, давайте ваши инструкции. Я готов с ними ознакомиться и четко следовать, как вы уже сказали, «всю оставшуюся жизнь».

– Ваша решительность весьма похвальна, молодой человек. Но я обязан был предупредить в последний раз. Только, каких-то особенных инструкций, от меня не ждите. Все по ходу дела. То есть, я хотел сказать, вопросы будут решаться по мере их поступления. Однако кое-какие основные правила, вам необходимо знать уже сейчас. Как бы их донести до вас поточнее. – Голос на секунду замолчал. Продолжил. – Мы, вот как с вами поступим. Нечего изобретать велосипед. Лучше чем в свое время об игре сказал классик, не скажет никто. Правда, он говорил не совсем о той игре, что мы с вами имеем в виду. Но, ведь театр, тоже – игра, да еще какая. И отрицать этого, никто не станет. Так, что я вам просто процитирую кусочек из Лермонотова. – Повисла пауза. – Кстати. Вы все еще можете отказаться, пока я не начал.

– Цитируйте, цитируйте. Я для себя все решил. – Степа вновь уселся на трон. Приготовился слушать.

– Ну что ж, – вздохнул голос. Тогда поехали. Как там в начале? Ах, да. Пожалуй, что, начнем отсюда.

«Два средства только есть:

Дать клятву за игру вовеки не садиться

Или опять сейчас же сесть». – Ну, это к вам, особенно, не относится. Хотя, кто знает. Кто знает. А вот дальше. Это совсем для вас. Слушайте внимательно:

«Но чтобы здесь выигрывать решиться,

Вам надо кинуть все, родных, друзей и честь,

Вам надо испытать, ощупать беспристрастно

Свои способности и душу…» – Не перебивайте, пожалуйста. – Отвлекся голос, заметив Степино желание, вставить словечко. – Ну, вот. Сбился. Как там дальше? Кажется так..

«Все презирать: закон людей, закон природы.

День думать, ночь играть, от мук не знать

свободы,

И чтоб никто не понял ваших мук.

Не трепетать, когда близ вас искусством равный,

Удачи каждый миг постыдный ждать конец

И не краснеть, когда вам скажут явно:

«Подлец!

– Ничего себе. – Степа после этих слов, просто обалдел. – И через все это я должен пройти?

– Не только пройти, но, денно и нощно, соблюдать выше сказанное. Однако, еще не все. – Голос сделал паузу, вспоминая. А, вот это и, вовсе, для вас. И, пожалуй, самое главное. Слушайте внимательно:

«Какой он нации, сказать не знаю смело:

На всех языках говорит,

Верней всего, что жид.

Со всеми он знаком, везде ему есть дело,

Все помнит, знает все, в заботе целый век,

Был бит не раз, с безбожником – безбожник,

С святошей – езуит, меж нами – злой картежник,

А с честными людьми – пречестный человек.

Короче, ты его полюбишь, я уверен…»

Последнюю строчку голос произнес, обращаясь непосредственно к Степе. Нет, он все тексты произносил, обращаясь к нему. Но, на последний сделал особенный акцент. И Степа понял, что влип.

– И что же, – в растерянности пролепетал он, – я таким должен стать? Да это же – безумие, какое-то? И другого пути нет?

– Ну, отчего же. – Голос неожиданно обрел доселе не свойственную ему твердость. Я бы даже сказал, металлическую твердость. И отозвался эхом в Степиной голове. – Есть, наверное, и другие пути. Однако, этот самый короткий и, пожалуй, для вас самый подходящий. Хотя все относительно. Да вы не огорчайтесь. Голос заметил Степино растерзанное состояние и заметно потеплел. – Это только на первый взгляд страшно, и невозможно. Дело в том, – В голосе опять появилась некая обволакивающая мягкость, – дело в том, что в вас, как, впрочем, и в любом другом, все это уже присутствует. Мы с вами только немножко разовьем и усилим выше перечисленное.

– Но, я не хочу. – В ужасе вскричал Степа.

– А вот об этом раньше надо было думать. Я вас предупреждал и отговаривал. Вы почти убедили меня, что на все готовы. Теперь поздно, что-то менять. Слово сказано. Однако, не горюйте. Все скоро встанет на свои места. Конечно, сначала будет тяжело. А кто обещал, что легко будет? Но, пройдет какое-то время, и вы попривыкнете. А потом и вовсе перестанете внимание обращать на такие мелочи. Однако, каждую строчку, – голос вновь приобрел металлический оттенок, – помнить будете ежесекундно. И не только помнить, но и следовать всей своей жизнью.

Степан Михайлович Кавалеров затушил сигарету в пепельнице, стоявшей на столике, повернулся к подружке и грустно произнес:

– Вот, такая, вот, история, Валюша. Вот, такая история. А теперь скажи. – Кавалеров глянул ей прямо в глаза. – Почему, все это со мной? – Валюша хотела ответить. – Нет. Стой. Не говори ничего. – Вскинул руку. – Я знаю. – Помолчал. Заговорил медленно, тщательно подбирая слова. – Теперь мне понятно, я сам хотел чего-то такого. Ну, подобной встречи, что ли. Подспудно. Даже представить не мог, что она состоится. Но очень надеялся и верил: произойдет, непременно, произойдет что-то необычное и все изменится. И все придет. Все, и сразу. И это случилось. Я получил то, о чем даже мечтать не мог. И что же? Пустота. Внутри одна пустота. Он выхолостил меня. – Кавалеров внезапно замолчал. Подумал. – Нет не он. Конечно же, не он. Сам я себя выхолостил. Потому что, тогда там, за бойлерной, принял его безумные правила игры. И ни разу не отступил от этих правил. Ты думаешь, мне неизвестно, что в труппе обо мне судачат. Вот, даже ты, только что высказала, мол, набрал, «должностей со всех волостей». Хватает все и ртом, и… Молчи. Знаю, другие так же думают. А что я мог? Что я мог?

– Ну, уж во всяком случае, – перебила его Валюша, – ты, в любое время мог это прекратить.

– Прекратить? Думай, что говоришь. – Возмутился Кавалеров. – Как можно было отказаться от того, что само плыло в руки. Ты-то должна помнить, что я играл в те годы. Одна массовка за другой. Из спектакля в спектакль. Из спектакля в спектакль. «Где мой Вася!?» – Ревел на сцене Васильев. И я тут же выбегал с подносом. И это еще, слава богу. Там хоть какой-то текст был. А в остальном, третий гриб, в пятом ряду.

И, вдруг, все меняется. Приходит очередной главный, и сразу – роль. Не массовка, не эпизод, роль. Я тогда моментально понял, чьих рук, дело. Месяца не прошло после встречи. Он, кстати, тут же о себе напомнил. Захожу к себе в грим уборную, а на столике, вот тут, – Степан Михайлович пальцем показал место, – в углу, рядом с зеркалом, лежит потрепанная книжонка. А на обложке «Маскарад». Откуда она взялась? Знаю, он напомнил мне, какую клятву я тогда сдуру дал. Да я и не забывал. Эти его слова, у меня вот тут, – Кавалеров хотел приложить руку к сердцу, но приложил почему-то к животу. – Вот тут, в душе, каленым железом записаны. На всю жизнь засели. И каждый раз всплывали, когда приходилось принимать, хоть какие-то, решения. Да я их и не принимал особенно. – Перебил он сам себя. – Само собой как-то рассасывалось. Но, знал. Я знал, само собой ничего не бывает. – Кавалеров замолчал на минутку. Перевел дух. Продолжил: