Любовь Гайдученко - Глас вопиющего в пустыне. Короткие повести, рассказы, фантастика, публицистические и философские эссе

Нам все говорили: «Вы никогда в жизни не сможете доказать, что деньги ваши», ни один человек – будь то знакомые, Лялины родственники и просто все, кто знали эту историю, а также адвокаты, к которым мы обращались (и которые брали у нас, у нищих, бешенные деньги за два сказанных слова!), – все твердили в один голос – «Ничего у вас не получится!!!» Но я пошла традиционным (читай – коррупционным) путем, благо у меня еще оставались какие-то вещички (например, отличный новенький компьютер, но пришлось пожертвовать и этой для меня святой вещью!), которые я продавала за бесценок. Но наскребла… и мы выиграли, душка-судья решил дело в нашу пользу. Затем мы еще год мучились, продавая это ужасное строение (никто не хотел покупать), продали дешево… нас, конечно, опять надули… Дэндик не вынес всего этого и умер. Я осталась в живых – с выжженной, как пустыня, душой.

Еще до того, как я сумела продать лыткаринскую квартиру, я кое-как наскребла какое-то мизерное количество денег (оторвав их из нашего более чем скудного «бюджета» – ценой, опять же, собственного голодания), и мы смогли уехать в деревню. Когда-то, еще в 99-ом году, мне на глаза попалась газета, в которой было объявление о продаже домика в деревне. Мне тогда пришла в голову идея купить это для нашего дога – для того, чтобы вывозить его на полгода на природу, что может быть лучше??? И стоило это смешную в то время для нас сумму – 200 долларов. Сказано – сделано, мы попали в страшную глушь, где цивилизация начисто отсутствовала. Это был другой мир. Сначала он мне даже понравился. Я только очень долго не могла привыкнуть к этой полной тишине и темноте по ночам.

Несколько лет мы жили там с апреля по октябрь, собаке действительно было замечательно – полная свобода, не то, что в городе. Дэндик ведь был огромным псом, к нам очень часто придирались всякие идиоты, несмотря на то, что он был интеллигентом и добряком. Кстати, собаку мы купили тоже по инициативе дочери, но она очень скоро охладела к нему и бросила его на меня. Моя жизнь тоже не располагала к тому, чтобы посвятить себя животному – как я уже писала, мы много путешествовали, но Дэндик был собачьим ангелом и настолько ЛИЧНОСТЬЮ, к тому же безумно любившим нас всех, что я не смогла его предать и продать или отдать кому-нибудь, хотя такие предложения просто сыпались на нас, даже когда он уже состарился, потому что он был еще и необыкновенным красавцем. Я категорически их отвергала, поэтому он прожил с нами «от звонка до звонка» – от его двух месяцев до одиннадцати с половиной лет, от щенячества до глубокой старости (к сожалению, крупные породы собак не наделены долгожительством, и, если мелкая дворняжка может дожить и до двадцати, то догам вообще отмерено лет 7—10 – они отличаются болезненностью и рыхлостью собачьей природы).

И вот теперь мы приехали сюда потому, что нам больше некуда было деваться. Был март, у нас ничего не было, кроме жалкой Лялиной пенсии, то есть, здесь тоже началось полуголодное существование. В нашей деревне жили несколько старух. Несмотря на свой преклонный возраст, они трудились, как проклятые – сажали огромные огороды, держали всяческих животных и птицу, хотя для пропитания им хватило бы их пенсии и вообще минимума – много ли надо одинокому человеку? Но эти люди, видимо, всю жизнь были обуреваемы жадностью, я сделала такой вывод на основании совместного с ними житья в течение семи лет. Сначала я считала их несчастными, брошенными на произвол судьбы государством, а так как деньги у нас были (мы же сдавали Лялину квартиру в центре Москвы, правда, тогда еще не было таких бешенных цен, но все же нам хватало, чтобы ездить, например, за границу), то я старалась всячески помогать этим, как мне казалось, несправедливо обиженным судьбой людям – я раздаривала вещи направо и налево, привозила всякие вкусные продукты и угощала, в общем, все, что я ни делала, я никогда не брала за это никаких денег, просто я так устроена, я ненавижу корысть, суть и стержень того, на чем я на этом свете держусь – полное бескорыстие. И если человек берет с меня за что-то деньги, я, конечно, буду с ним общаться, но другом он мне никогда не станет. Но это так, попутно.

В этой деревне я поняла, что так называемое ДОБРО – это очень и очень спорная категория. Эти люди меня считали просто дурой, которую можно обчищать и обманывать, обирать на каждом шагу. Так вот, когда мы приехали в том незабываемом марте, никто из них не принес мне НИКОГДА И НИЧЕГО, хотя они были в свое время «облагодетельствованы» мной выше крыши. Впрочем, вру. Было такое: Ляля уехала за пенсией в Москву и задержалась на четыре дня, хотя это не было предусмотрено, я отдала последний хлеб Дэндику, и все четыре дня у меня во рту не было ни крошки. Единственный, кто это заметил, был пьяный мужик, местный алкаш. Он принес мне вонючей квашеной капусты и соленых грибов, из которых я сварила какое-то немыслимое варево, так и продержалась. Так что один человек все-таки попадет в царствие небесное, за то, что накормил голодного.

Но остальные… Ярче всех «сияла» «звезда» по прозвищу Комориха. Это был уникум, достойный исследования в каком-нибудь научном труде.

Когда мы приехали сюда впервые, она, под предлогом «помощи» (я действительно ничего не умела, это же понятно – я никогда в жизни не жила в деревне, которая требует специфических способностей и умений) втерлась к нам, при этом она, естественно, жаждала вынюхать, нельзя ли чем-нибудь тут поживиться. (Это, так сказать, был прагматический момент, а кроме всего прочего, деревенские вообще отличаются непомерным любопытством – наверное, от отсутствия достаточного количества впечатлений и событий, на которые так богат город.) И вскоре случай представился: когда мы уезжали на зиму, она подъехала на кривой козе, уверяя меня, что если я не перетаскаю все «добро» к ней, то, приехав, обнаружу пустую избу, и я, как последняя идиотка, перетаскивала к ней барахлишко, наверное, неделю. Надо сказать, что его было много, потому что как раз тогда, когда мы купили деревню, мы стали строить новую квартиру в Петербурге, и я решила, что не попру туда все это старое барахло, скопившееся за жизнь и у меня, и у Ляли, а куплю все новое, благо деньги были. Ну, все это было полной ерундой, конечно – всякие там вилки-ложки, подушки и прочее, но Комориха не побрезговала и этим – когда мы приехали весной, она ничего не отдала назад. Это и теперь хранится на ее чердаке и греет ее черную и мелкую душу. (Очевидно, это деревенская разновидность Гобсека.). Дальше она уже таскала по мелочи – что под руку попадется, чему немало способствовало то обстоятельство, что я очень долго жила без забора. А в самый последний раз она удивила даже меня, уже ко всему привыкшую, как говорится, видавшую виды. Мне было лень таскать картошку (мешки были тяжелые) далеко, а Комориха живет по соседству. Дело было зимой, если бы я оставила все в подвале – оно пропало бы, а мне понадобилось надолго уехать. И уж чего-чего, а картошки-то у самой Коморихи в сто раз больше, чем у меня, так что мне и в голову не могло прийти, что она ее украдет. Но я плохо знала этого монстра. Картошка в этот раз была мной куплена у другой старухи, я набирала ее сама, естественно, выбрала самую крупную. Но каково же было мое удивление, когда я открыла мешки после их пребывания у Коморихи!!! Там находилась сущая мелочь – она не поленилась и подменила!!!