Эзра Бускис - На краю ночи

– Двадцать пять?

– Меньше, меньше, меньше…

– Ну не мучай, скажи…

– Нет! Мучайся!

– А! Поняла… Ты просто претворялся, что их любил, а они?

– Что они?

– Ты просто их обманывал…

– Они меня тоже обманывали…

– Правда? – с какой—то надеждой спросила она.

– Правда!

– Не могу сказать, что я этим расстроена…

– Так ты, оказывается, засранка…

– Засранка!?

И она улыбнулась…

– Если ты хотел меня этим обидеть, так у тебя не получилось.

Ха. Ха. Ха!

– Почему это?

– Потому, что папа меня так называет иногда, и, что удивительно, – тон у вас одинаковый, не обидный, что ли…

И она показала мне язык…

Я ладонью дотронулся до ее лица, приблизил его и поцеловал…

А Габи звонким от смущения голосом спросила:

– Какая же первая строчка будет в книге, которую ты мне пишешь, если ты, конечно, не передумал…

– Вначале, как и положено серьезной книге, будет…

А затем…

Океан! Я плыву… Я не вижу берега. Я не знаю, куда плыть, в какую сторону… Я чувствую, что силы мои на исходе. Я измучен и обессилен. Меня не покидает ощущение борьбы со стихией, и борьба эта не на жизнь, а насмерть. Мое тело ноет… Мои руки, плечи, ноги напряжены, как струны. Мое тело набухает водой и болью. Сердце, мое сердце работает в бешеном ритме… Это из-за волнения, я понимаю… Надо успокоиться, говорю себе. Надо успокоиться и продолжать борьбу. Я глубоко вдыхаю, медленно выдыхаю и чувствую, как сердце возвращается в нормальный ритм. Я очень устал от борьбы, от волнений, но, несмотря на это, я ощущаю мир и спокойствие. Я лежу на спине, и океан окутывает меня своей теплотой. Мое дыхание медленное и глубокое. Вода поднимается и опускается на уровне моих глаз, и я чувствую, как мое сознание проплывает мимо… Я теряюсь. Времени и пространства не существует! Я не могу сообразить – вечер это или утро. Я не могу сообразить – молодой я или пожилой… Я не могу сообразить, в какой части света нахожусь… И, несмотря на то, что кругом вода, а, может быть, именно поэтому, я чувствую жажду. Неимоверную жажду. Я умираю от жажды! Ах! Мне бы хоть один глоток. Один… Но… Вокруг одна вода. Соленая вода! Ни берега, ни корабля… И меня охватывает страх. Он где-то в моем больном желудке, там, где моя язва. Я панически, судорожно пытаюсь открыть рот, чтобы вздохнуть, чтобы крикнуть, но не могу. Темные низкие облака окутывают небо, и внезапная мысль: «Что же со мной происходит?!». И одиночество заполняет все пространство! Как я попал сюда? Как мне выбраться? Чувство невыносимой тоски накатывает волной… Ах! Как же мне неуютно и грустно… Водоросли (или что-то другое?) тянут меня в глубину, в темные воды океана… Наступает абсолютная темнота, и в этой темноте я чувствую… я чувствую, как я становлюсь другим. Да! Абсолютно иным, чем был до этого невероятного происшествия. Вспышка! Вспышка озаряет мое сознание и наступает момент истины!

Для того, чтобы идти вперед, нужно вернуться, вернуться к началу. Вернуться туда, откуда пришел, и взглянуть на пройденный путь еще раз! И тогда… Тогда ты найдешь ответ!

В Народный суд Одесского городского

Совета депутатов трудящихся

от студентки ОИСИ

Заявление

Будучи в состоянии тяжелейшей депрессии, я сначала убила, а затем надругалась над трупом молодого, начинающего писателя, который ходил всегда в порванных брюках с пятнами, к тому же. И звали его Эзра Бускис. Когда у него были деньги, он пил коньяк, когда их не было, он пил коньяк, и вообще он пил только коньяк, за свои или чужие деньги. Известные алкоголики таких городов, как Одесса и Рига, но особенно славного города Жмеринка, звали его ласково Изя, ну а алкоголики женского пола тех же городов звали его, естественно, Ржавый!

Заявление написано мною в здравом уме и полной памяти, но при частичном опьянении тем же говняным коньяком.

В чем собственноручно подписываюсь.

– Если ты будешь задираться, я сниму твои штаны и отлуплю тебя по твоей сексуальной попе!

Она посмотрела на меня хитрым взглядом прищуренных глаз и спросила:

– Обещаешь?!

– Что?

– Ну, отлупить по моей попе…

– Нет! Ты ненормальная…

– Думаешь?!

Осень… Холодно… На углу Прохоровской и Комсомольской маленький парк. Мы сидим на скамейке и курим. Она смотрит вдаль и как-то задумчиво говорит:

– Ведь всё так просто… Ты просто должен любить меня, майн либе, и ничего больше…

А я смотрю, как сигарета дымится в моей руке, и молчу. Только чувствую, как желваки двигаются.

– Ты должен любить меня… – повторяет она отчаянно и упрямо.

И… я решился.

Бросил сигарету. Потушил её ногой. Взял её за руку и сказал:

– Всё! Едем на Дерибасовскую в «Братиславу», закажем икру и водку! Будем шуметь, плакать и смеяться.

– Как отдыхающие из Сибири?

– Да!

Но Белла не двигается. Она затягивается сигаретой, смотрит на меня… Нет! Она смотрит сквозь меня…

– Вдруг подумала, что у нас с тобой дом, в котором бегают рыжие непослушные бандитские рожи. А ты не таксист, ты…

– Писатель?

Улыбается…

– А я сижу дома… Занимаюсь детьми. Воспитываю тебя. Готовлю завтрак по утрам. Выгуливаю собаку и не могу уснуть, когда тебя нет дома… А потом, через годы, когда наши дети вырастут и у нас в доме появятся рыжие непослушные бандитские внуки… ты продолжаешь меня ревновать и ревновать…

Улыбнулась… Грустно посмотрела в пустоту.

– Вот так! Рыжий…

А я всё молчу… и молчу… и молчу… И не знаю, что сказать, как себя вести. Она поворачивает голову, смотрит на меня с выражением брезгливости, скривив губы, и спрашивает:

– Дурной вкус, думаешь?

Я пожимаю плечами, как-то смущаясь, и говорю:

– А, я знаю…

А она отчаянно:

– А мне нравится… Так нравится… Просто нет слов.

Я глупо улыбаюсь.

– Смеёшься надо мной?

И, склонив голову на бок, теперь уже весело умничает:

– Смейся! Смейся, паяц, над разбитой любовью…

– Нет! Я не смеюсь!

И кашлянув от смущения, добавляю:

– Мне это даже нравится…

Она кладёт свою ладонь на мою, смотрит прямо в глаза:

– Знаешь, Рыжунчик, иногда мне не хочется доживать до старости.

Я удивленно смотрю на нее.

– Да! Не хочется… У меня уже сейчас морщины, а в старости… Не хочу, чтобы ты видел меня с морщинами на лице. И мне не хочется, чтобы ты видел меня старой.