Андрей Лазарев - Додик в поисках света

Кроме того, оказалось, что «проводнику» грозит армия. Грозила она ему уже года два, но раньше, в связи с общей неразберихой, про него как-то забыли. А теперь вдруг заинтересовались. Однако, с этой проблемой он справился быстро, за какой-нибудь месяц, правда, пришлось ложится в «дурку».

«Чего там! – рассказывал он потом Додику, радостный и слегка пьяный. – Там все такие же были, как я. Только один псих настоящий, с шестьюдесятью четырьмя зубами. Сложный мужик. Он все в тарелки нам разную гадость кидал… А я в покер играть научился».

Но полученное умение Гак использовать не стал. Он окончательно решил вернуться к духовности, коли ни сметана ни поросята искомого удовлетворения не принесли. Вызнав у Додика, что ему очень понравился веселый отец Савватий, Гак объявил, что его личный духовный рост весь год и даже в «дурке» не прекращался. И что он намерен по-прежнему помогать Додику в его личных исканиях, неважно, каковы они есть. Додик обрадовался.

Гак развернул кипучую деятельность и стал водить его к разным московским священникам. Первый поход состоялся к отцу Киприану, в прошлом – художнику-станковисту.

«Э!» – сказал отец Киприан, когда Гак протолкнул задумчивого Цыпленка в комнату, по старой памяти заваленную красками и мастихинами.

«Э!» – повторил он и задумался.

«Вообще-то я выкрестов не люблю», -прибавил он с сожалением.

Гак, раскрасневшись от переживаний, объяснил, что никаких выкрестов тут и нет, а вот такая у парня проблема.

«Не может читать? – удивился отец Киприан и залез пальцем в ноздрю. – Даже Священное Писание?»

Гак объяснил, что именно Священное Писание и не может.

«Тогда – вон!» – лаконично сказал бывший художник.

Следующий был священник из гуманитариев, о. Кирилл.

«Очень тяжелая проблема», – сказал он уклончиво и стал заваривать чай.

Гак, начитавшись того, что Додику и не снилось – по счастью для его измученного желудка – сформулировал четко:

«Давиду нужны непосредственные ощущения».

«То есть?» – о. Кирилл поднял бровь.

Гак зарделся:

«Ну, чтобы все самому… Напрямую…»

«Хм».

О. Кирилл с симпатией оглядел молодежь.

«Есть, конечно, разные способы, – заметил он. – Святогорские старцы разрабатывали… Шепотная молитва, умное делание. Но! Все предполагают знакомство со Священными Текстами…»

Третий был из физико-химиков и славился духовной дерзостью.

«Ха! – сказал он. – Ну вы даете! Сразу так – напрямую? А десяток лет помолиться?»

Он рассмеялся.

«Со всем можно справиться, – сказал он. – Но только не самому человеку. Потому что он кто? Правильно. Ждать и надеяться. Делай, что можешь. Борись и смиряйся».

Он даже разработал особый курс вхождения в веру – календарный – для Додика, но ничего так и не вышло. Додик не понимал, о чем речь. А книжки по-прежнему вызывали желудочные перевороты.

Пораженный его нравственной тупостью, Гак затосковал. Он начал что-то плотничать на даче осенними вечерами, оставив на время руководство в додиковых мытарствах. Исправно ходил в тот храм, где раньше крестился. Даже несколько раз читал там что-то странное вслух. Додик зашел один раз: Гак, в необычном длиннополом наряде, запинаясь и свирепо вращая глазами, выводил напряженным голосом про каких-то «аглов» и «пришедов». Рядом с Додиком стояла чем-то ужасно недовольная старушка. На каждую запинку Гака она тихо сплевывала: «Тьфу, нечистый!». Гак громко произнес: «И сказал Гдь… сказал Господь…» Старушка еще раз сплюнула и ушла. В первых рядах перед Гаком стояли две девушки в пестрых платочках и иногда тихонько хихикали. Гак багровел шеей, но глаз на них не поднимал. Потом, отчитав все положенное, он удалился за алтарную перегородку, а через полчаса, уже переодевшись, вышел к Додику во двор.

«Не выходит! – объявил он. – Ну не дается мне этот язык, хоть ты тресни… И отец Георгий все время ругается. По шее мне сегодня дал… Ругается.»

«Как ругается?» – изумился Додик.

«Как-как, – огрызнулся Гак. – Громко. И по-библейски. Библейскими словами, в общем.»

Но по его веселому виду понятно было, что слова отца Георгия его чем-то и радовали. Церковная жизнь понемногу затягивала. Вскоре он все-таки научился читать без запинки, о чем с гордостью доложил Додику. Речь стала его важна и медлительна. А в феврале он взял и поступил в Д-ский монастырь – пока трудником. Додик его посещал.

С каждым разом Гаков выражался все более невразумительно. Порой в его речи недоброжелательно упоминались какие-то баптисты, анабаптисты и пятидесятники. Более почтительно он говорил о «катакомбной церкви» и даже о «церкви за рубежом». Монастырь был близок к делам патриархии и его порой сотрясали скандалы, связанные то ли с ересями, то ли с недостатком средств на починку колокольни. Чем ближе была весна, тем суетливей становилось в обители. Батюшки из главного храма зыркали на Додика из под густых бровей и неодобрительно качали головами в черных, матерчатых колпаках.

Но иногда монастырь погружался в ощутимую благость. Тогда Гак заводил Додика в чьи-то кельи и показывал деревянные доски, покрытые белым левкасом. На некоторых карандашом были набросаны удлиненные фигуры бородатых мужчин с кружками у головы.

«Так пишут иконы», – поучал Гак.

Додик внимал. Готовые иконы ему нравились больше. Еще больше ему нравились рассказы о древних старцах, но Гак почему-то утверждал, что это все «прелесть».

А однажды Додик застал монастырь в каком-то недоуменном молчании. Кончилась еще одна зима. Солнце грело уже вторую неделю. Весенние галки тихо перемещались между недавно проросшими, трогательными травинками, и косили на Додика маленькими глазами. Монахи скользили как тени, и только Гак оказался в ехидно-приподнятом настроении.

Он вывел Додика за ворота и стал похлопывать себя по бокам, и подмигивать. Додик морщил нос и ожидал начала.

«Скудеет разумом братья, – заговорил Гак с неясным весельем во взгляде. – Намедни, слышь, отца Евлампия разоблачили».

Он сделал паузу и помолился.

«Келарем у нас отец Евлампий, – пояснил он. – Но уж очень пристрастен к пьяному зелью…»

Тут Додику пришлось подождать еще минут десять, пока Гак совершал все необходимые внутренние ритуалы.

«Он у нас просфоры печет. И, слышь, дрожжи тащит… Так вчера все утащил, сварил себе бражки, упился пьян и палец порезал. А потом с таким резаным пальцем – за просфоры. Грех-то какой…»

Додик, испугавшись, что после таких слов Гак вообще убежит молиться в отдельную келью дня на два, поспешил уточнить:

«И что получилось?»

Гак опешил и охнул:

«Маца, Дав, получилась, маца на христианской крови! Грех-то какой…»

В этот момент к ним в подворотню зашли два худющих монаха и начали на них с испугом смотреть. Поняв, что это свои, они сели на корточки.