Анастасия Шантамани - Лысая. Твоя жизнь изменилась, но она продолжается

Одно цепляется за другое, и вот теперь у нас образовалась новая компания. Мы вместе тусуемся, общаемся, ездим в Эрмитаж.

И кого они перед собой видят? Меня – слишком ушедшую в простую обычную жизнь девушку, которая не интересуется сверхъестественным, избегает разговоров о смерти, поездок на кладбища, пренебрежительно фыркает, когда кто-то рассказывает об очередной вылазке на развалины замка.

Я не крашусь, не посещаю салоны красоты – у меня просто кудрявые волосы, большие карие глаза, от природы густые и длинные ресницы и за плечами годы боев в шоколаде – что почти стриптиз. Это и делает меня этаким глуповатым цветочком, который, завопив «МОРОЗ!!!», при первой же трудности убежит в теплое помещение и затребует кофе. Меня видят так. А еще (что, собственно, и является самым главным) я хороший друг. И на самом деле я куда больше, чем то представление обо мне, которое я часто старалась показать. И пусть днем я милая и поверхностная, ночью, когда после работы или очередной поездки я ложусь спать, – возвращаются страхи. Они снова подбираются к моим снам, хватают за руки, хотят вырвать мое сердце ледяными клещами. Я боюсь. Боюсь звонить, слышать, как дела. Я не хочу. Сделать это – ножом по сердцу, а не сделать – будешь чувствовать себя сукой.

Лучше быть сукой, – обычно думаю я где-то на задворках сознания и переворачиваюсь на другой бок. Стараюсь не запоминать свои сны, потому что вижу кошмары.

Май. Солнце уже вовсю светит, рассветает рано, и Петербург выглядит жизнерадостно, особенно учитывая, что в эту пору сюда приезжают толпы туристов. Я чувствую себя так, словно живу в декорации к фильму или прямо в центре какого-то разворачивающегося для них спектакля. В принципе я не далека от истины, не зря же весь центр Петербурга признан памятником архитектуры. Словом, летом он напоминает город-курорт, а зимой каждое утро в моей голове звучала строчка из старой песни: «…какая тьма и тишина царит под сводом склепа».

Вчера был замечательный день – мы с Танькой вырядились в платья и туфли на каблуках, чтобы пойти в какой-нибудь дорогой ресторан, но сами полезли на колоннаду. Поднимались вверх по лестнице и искренне смеялись над собой.

– Только мы так можем! – не прекращала веселиться Таня. – Оделись в ресторан, а полезли на колоннаду! В туфлях и платьях!

Но даже несмотря на то, что предыдущие дни были замечательным, этим утром я просыпаюсь помятой. Дурацкое ощущение, словно во сне я вижу ее душу, которая тянет меня к себе.

Звоню маме:

– Привет! Как там бабушка?

– Уже не встает. Теперь стали подкладывать памперс.

Я сжимаю челюсти. Мне страшно. Страшно и почему-то холодно, несмотря на то, что на дворе май.

– А как дедуля?

– Держится. Пять раз в день меняет повязки, все делает по дому, дает ей лекарства.

Поговорив с мамой еще немного, я стала варить кофе. Его аромат словно возвращает меня к жизни.

Открыла холодильник, чтобы найти что-то съестное, но в нос мне ударил запах тухлого мяса. Не переношу его! Просто не переношу!

В памяти сразу же возник дедушкин день рождения. Ему исполнялось 77. Вроде бы счастливое число. Он накрывал на стол, получше оделся и ждал в гости только нас. Мама предупредила меня, что запах будет стоять жуткий. Я была готова, но не знала, что будет жутко настолько. Едва дедушка открыл дверь, как в нос ударил душный запах тухлого мяса. Что-то гнило…

Мне приходилось чувствовать его и раньше, рядом с дохлыми животными или у прилавка магазина, где хозяином был недобросовестный человек. Был просто неприятный, даже где-то интересный запах, но сейчас меня просто тошнило. А еще было страшно, отчего тошнило вдвойне: ведь гниет моя бабушка.

Человек с самыми добрыми руками на свете, который приучил меня к массажу, варил вкуснейший грибной суп и красил яйца на Пасху, теперь лежит и гниет заживо. Я всегда знала, что рак – штука страшная. Это оказалось больше, чем страшная, это оказалось вообще жутко. Моя бабулька, которая всю жизнь любила красоту, чистоту и аккуратность, теперь гнила заживо.

Я задавала себе только один вопрос: за что?

Мы прошли в комнату и я поцеловала бабулю в щеку.

– Как ты? – спросила я, стараясь ничем не выдавать страха и отвращения. Если запах жуткий был в коридоре, можете представить себе, какой он был в комнате непосредственно возле бабули.

– Ох. Не спрашивай, пожалуйста, – ответила она.

Она уже два месяца говорила именно это. Но больше всего я забеспокоилась, когда впервые в жизни она попросила меня прийти в другой раз. Я знаю, как она меня любит, и всегда была рада видеть. Значит, ей было настолько больно и тяжело, что видеть она меня в тот раз не могла.

– Давайте за стол! – пригласил дедушка.

– А можно я полежу? – спросила бабуля, обведя нас извиняющимся взглядом.

– Конечно! – в голос согласились мы с мамой. Дедуля плохо слышит, а потому все понимал последним, но тоже сразу же согласился.

– Кушайте рыбку! Так, берите салат! Натуль, бери мясо, вот специально для тебя положил.

Мама есть не могла. Ее тошнило еще сильнее.

– Ешь, говорю, – шикнула я, пользуясь тем, что дедушка не услышит, а бабушка все-таки на небольшом расстоянии. – Я тоже не могу, но не порть деду праздник!

И я первая отправила в рот кусок красной рыбы. Я ела и ела, старалась запивать, заталкивать в себя больше еды, чтобы дед был доволен. Честно говоря, это трудно. Очень трудно жевать и глотать некогда любимую пищу, когда ноздри раздирает запах гниющей плоти.

Дедуля не чувствителен к запахам.

Больше всего мне было жалко бабушку. В другой ситуации она бы не перенесла этого запаха, стала бы проветривать комнату или делать что-то еще. А так она даже деться куда-то от этого запаха не могла. Это же ОНА гниет. Куда она уйдет? Ей уйти совсем некуда.

От этих мыслей мне становилось еще горше, еще противнее, еще жальче ее. Хотелось как-то утешить ее, но я не представляла как. Я против грубой лести и дежурных слов. Мне страшно.

Стали произносить тосты.

Первый произнесла мамуля, она поздравляла дедушку, второй произнесла я, тоже говорила, какой он у нас клевый и как же нам с ним повезло.

– А можно, я тоже скажу? – попросила бабуля. Это было формально, потому что, разумеется, ей было можно и нужно. Мы ее очень любим, мы хотим, чтобы она говорила.

– Я желаю тебе счастья! – сказала она. – Живи, дед, ЖИВИ! – она сделала ударение на последнее слово. – Наслаждайся жизнью!

– Спасибо, Нинуля! – ответил дедушка. – ТЫ мое все!

А я поняла, что она попрощалась, да только дедуля совсем не заметил, потому что не хотел замечать. Что еще хуже, даже мама не поняла, словно бабушка сказала это в пустоту. Поняла только я.

– Я тоже хочу еще один сказать, – вызвалась я, через силу закусив. Закусывать мне было не обязательно, так как я не пила алкоголь, но по традиции, чтобы «быть как все», «закусывала» свой сок.