Анатолий Музис - Когда реки потекут вспять. Из рассказов геолога

В парной еще было сухо. Тусклый свет из маленького оконца освещал бревенчатые потемневшие от жара, почти коричневые стены, широкие толстые доски, выстилавшие пол, и большой «семейный» полок, сделанный из таких же толстых досок. На нем могло уместиться сразу человек пять. В углу громоздилась большая печь без дымохода из камней, привезенных, видимо, с Енисея, и обмазанных и скрепленных глиной. Со временем глина затвердела, подверглась обжигу и теперь сама выглядела как камень. А по центру печи помещался котел, покрытый деревянной крышкой. Из под крышки выбивался слабый пар и тянулся в противоположный угол, наискосок, где под потолком виднелась маленькая отдушина. Зимой ее затыкали тряпкой.

– Начнем? – спросил Яков Родионович.

Он приподнял крышку, зачерпнул ковшиком кипятку и плеснул на камни. Жаркий и влажный тропический вихрь возник над каменкой и пронесся над головой к отдушине. Иван даже присел. А парная сразу наполнилась жаром, на теле выступил пот.

– Еще?

Иван пожал плечами – мол, как знаете.

Яков Родионович плеснул еще раз, жар в парной прибавился, но эффект был уже слабее. Видимо по сухому пар шел активнее.

– Полезли наверх, – предложил Яков Родионович и первый забрался на полок.

Поднялся наверх и Иван. Сухие доски обжигали. Иван слез, зачерпнул из ведра у двери холодной воды и обдал доски.

– Чтобы не изжариться, – пояснил он.

Они сидели свесив ноги и опустив головы. Тело обволакивал влажный жар. То ли влага, то ли пот струились по груди, по спине, заливали глаза. Вот также сидели когда-то и их далекие предки из града Китежа. Из сказки.

Но Иван все-таки разглядел: Яков Родионович выглядел очень любопытно – грудь волосатая, шея бычья. Не иначе в молодости баловался штангой. Волосы намокли, спутались. Борода тоже вроде стала меньше, слиплась. Он сидел закрыв глаза, полностью отдаваясь наслаждению теплом, влагой, чистотой и отдохновением.

Но у Анина отдыхало только тело. Мысли были устремлены туда, за баню, где начинался путь к Касовским галеям. Лошадей хозяин не дал. Пожалуй, он сказал правду: не пройти с лошадьми. Значит нужен проводник. На этот вопрос хозяин не ответил. А проводник нужен. Касовские галеи не шуточные. Можно и не выбраться.

Дверь приоткрылась и в парную бочком прошмыгнул Михеич. Вид его был смешон: голый, а на голове зимняя шапка-ушанка с опущенными ушами, как в мороз, и на руках брезентовые рукавицы.

– Чтой-то холодно у вас, – сказал он и взялся за ковшик.

После третьего «поддатия» он полез на полок, а Иван, наоборот, скатился вниз. Сидя на корточках, он наблюдал, как Михеич начал отчаянно нахлестывать себя веником, отчего кожа его мгновенно из белой превратилась в красную.

– Хорошо! – стонал он. – Ой, хорошо!

Там, на полке, видимо, было до того «хорошо», что даже Яков Родионович не выдержал и спустился вниз. А Михеич просил:

– Ванюш! Поддай ишшо! Что-то холодает!

Иван плеснул еще и Михеич наверху завыл от восторга. В это время приоткрылась дверь и вошел Влас. Он не собирался мыться, только сказал:

– Кваску вам принес. – И вышел.

– Погодь-ка…

Михеич соскочил с полка, схватил ковшик и выскочил в предбанник. Менее чем через минуту он вернулся с полным ковшом, но пить не стал.

– А ну, держись!

И поддал квасом на каменку

Духовитый обжигающий вихрь, еще более яростный чем первый, пронесся по парной, захватил и тех, что сидели на полу. Уши обожгло так, что Иван схватился за них руками. И Яков Родионович пригнулся.

А Михеич уже кричал с полка:

– Кто храбрый? Полезай сюды!

Яков Родионович выждал немного и поднялся наверх. Чтобы не отставать, залез на полок и Иван. Жара стояла одуряющая. Михеич уже лежал ничком, окуная голову в таз с холодной водой. Яков Родионович взялся за пихтовый веник.

Пихтовый веник

– Погодь, начальник. Давай я тебя попарю! – поднялся Михеич.

– Ну, попарь!

– Студент! Помогай!

Веселый азарт захватил Ивана. Вдвоем они хлестали начальника, а Михеич поучал:

– Да не так, ты! Не так! Бьешь, будто зло держишь. А ты смотри, как я! Кончиком, кончиком… И легонько, чтобы ласково…

Наконец Яков Родионович поднялся.

– Спасибо! Хватит! Так и кожу снимете.

– Ложись, студент! Твоя очередь! – командовал Михеич.

– Я сам…

– Не бойся! Не оторвем… Эка ты паря какой… Красивый… Девки небось по тебе сохнут.

– Я женат.

– Ну и шо? Разве женатому запрещается?

– Не запрещается, а не рекомендуется.

– Что так?

– Хочу, чтобы семья у меня была крепкая.

– Это ты хорошо сказал, – Михеич опустился на пол и присел на корточки. – Крепкая семья это хорошо! У меня тоже могла быть семья. В двадцать девятом как раз и жениться надумал. И девку приглядел. Статная была девка. Да и я не такой как сейчас… Не получилось. Ни тогда, ни после.

Нет, не мог он забыть того, что было и что было и что «не получилось». Не мог он забыть и того, что получилось.

А Иван не понимал Михеича. Ну, было!.. Ну, не получилось!.. Так ведь все в прошлом. А жизнь она вот она, сегодня, и жизнь хорошая, веселая, полная задора и перспектив. Смотри вперед, что без толку оглядываться?

А Яков Родионович понимал. Не может смотреть вперед тот, у кого глаза на затылке. И не объяснить ему. И не помочь. Надо только постараться, чтобы не сбился он окончательно: не спился, не ушел в разбой, чтобы работа приносила ему пусть маленькую, но радость!

Потом они сидели в предбаннике, глотали прохладный воздух, запивали его квасом.

– Бельишко под баню кинем, – сказал Ивану Яков Родионович. – Хозяева помоются, тогда замочим, а завтра постираем.

– Ладно, – сказал Иван и взглянул при этом на сподники Михеича. Они висели над ними на веревке и вроде были много светлее.

Тем временем Михеич по быстрому оделся и вышел. Неодолимая сила влекла его. Вчера пришли поздно, затемно, устали, промокли. Потом выпили. Сладковатая на вкус медовуха казалась слабенькой, а вот, поди ж ты, свалила. А с утра баня. И только сейчас он смог оторваться от своих спутников, от зоркого взгляда хозяина, и посмотреть на заимку. Она напоминала ему то далекое детство, тот хутор, на котором он вырос. Такой же добротный, обширный, огороженный почти таким же забором. Лес был, правда, совсем не таким, только с одной стороны хутора, а с другой простиралось обширное поле. Летом на нем желтея переливалась рожь, а зимой оно простиралось безмолвным белым покрывалом, за краем которого скрывалась невидимая глазу деревня. Только дымки морозным безветренным утром поднимались за белым полем. А здесь вокруг лес, мало сказать лес – тайга, глухая, полная своих шорохов и загадок. Но люди живут, как и у того поля. Как и там пашут для себя, держат скотину для себя, промышляют белку и соболя, хоть и на продажу, а по сути тоже для себя. И вот это «для себя» делало заимку Пимушиных близкой его сердцу и родной.