Александр Беляев - Дороги изнанки. Хроники затомиса

«А ведь и правда, – подумала Аня, – чего это меня понесло, тоже мне революционерка-правозащитница выискалась!»

Трудно сказать, почему, но у Ани очень рано выработалось резко негативное отношение к существующему режиму, при любви к своей родине в целом. И это несмотря на сдержанную лояльность в отношении советского строя в ее доме, хоть и с долей скепсиса и критики отдельных недостатков, как в любой интеллигентной семье. Родители при разговоре с детьми старались обходить эту тему, тем более, что никто из ближайших родственников в годы репрессий не пострадал, да и вообще, ничем конкретным советская власть семью не обидела, ну, разве тем, что до 64 года все они ютились в коммуналке. Аня сама себе не могла объяснить, почему так не любила советскую власть, правда, слава Богу, в силу замкнутости ни с кем своими политическими убеждениями не делилась, поэтому об этом ее скрытом дисиденстве так и не стало известно в школе.

– Ладно, – примирительно сказала она брату, – это у меня, наверное, был какой-то неосознанный импульс. Разумеется диссиденты, подвергающиеся психиатрическим репрессиям, не имеют к моему случаю никакого отношения, это, наверное, у меня подсознательный страх к твоему психиатру, тем более я краем уха слышала, что любой человек хоть раз оказавшийся в псих-заведении, на всю жизнь попадает под наблюдение. Его ставят на учет и даже если он в дальнейшем совершенно нормальный, его и не на всякую работу берут, и за границу не пускают.

– Начнем с того, – сказал Юра, раздраженно поглядывая на свой новенький, сияющий кварцевым стеклом «Ориент» – труднодосягаемая мечта любого советского обывателя, – что ты уже лежала в соответствующем заведении в 8 лет после этой злополучной лаборатории, а значит и на учет поставлена. И я не припомню, чтобы тебе это где-то как-то мешало. Насчет твоего провала в ВУЗ – не беспокойся, там сбой по другой причине произошел, я специально узнавал. Все это – не тебе в обиду, просто я констатирую факт. Во-вторых я уже объяснял, что это неофициальный прием, сколько можно! И в-третьих, чтобы закончить этот ненужный разговор: Лев Матвеевич не психиатр, а психоаналитик, использующий в своем арсенале не столько лекарства, сколько аналитические метода Фрейда, Юнга, Хайдеггера и еще Бог знает кого, я не запомнил. На западе, между прочим, любой мало-мальски состоятельный человек имеет своего психоаналитика, к которому обращается по любому психотравмирующему поводу. Сама понимаешь – потогонная система, хронические стрессы…

– У нас же Фрейда не признают, – сказала Аня, – и тех остальных, по-моему, тоже.

– А, – махнул рукой Юра, – у нас много чего не признают по идеологическим соображениям, а неофициально для определенного круга используют, по-другому это называя, чтобы идеологическую невинность соблюсти. Как известно, Фрейд считал, что причина практически всех психических – да и не только психических – отклонений скрыта в сексуальной сфере человека, в его тщательно скрываемых комплексах. Естественно, наши идеологи такого безобразия пропустить не могли, у нас, как известно, в стране секса нет. Тем не менее – система-то его работает, вопреки Марксу, Энгельсу и Ленину, а значит можно, закрыв глаза на последнее, использовать ее для строго ограниченного и сознательного контингента, не называя сексуальную сферу сексуальной, а психоаналитиков – психоаналитиками. Думаю, со временем к власти придут более прагматичные люди, которые отменят всякое идеологическое кокетство, и назовут вещи своими именами. В нынешнем среднем управленческом звене давно уже немало здравомыслящих, незашоренных людей, и их время придет, когда вымрут наши мастодонты из политбюро. Так вот, все это те так важно, а важно то, что Лев Матвеевич, числясь официально у себя на работе психоневрологом, на самом деле является психоаналитиком, и обучался этому методу в Швейцарии, что, как сама понимаешь, немногим удается. Я знаю, что он там даже принимал участие в работах, связанных с применением ЛСД, пока этот препарат не запретили, как наркотический. Говорят, тогда особенно интересные результаты получались, правда, я не знаю, какие. Но, наверное, дело не в ЛСД, навряд ли он что-то подобное тебе предложит, за это немалый срок можно схлопотать,, наверное дело в том, что метод психоанализа и прочих продажных девок империализма – уж не знаю каких – он получил из первых рук, так что можно поручиться за достоверность. К тому же, говорят, он уникальный гипнотизер, а в твоем случае, как он говорил, после того, как я о тебе подробно рассказал, очевидно без гипноза не обойтись. Если бы ты знала, какие у него боссы лечились, разумеется инкогнито! – добавил Юра несколько не по теме – и ничего, все очень неплохо сочеталось с «единственно верным учением на земле», о котором они с официальных трибун долдонят.

– Что-что? – усмехнулась Аня, – я от тебя таких неправильных речей никогда не слышала! Ты ж бывший комсомольский лидер, ты ж с трибуны всякие бодрые речи и идеологически выверенные программы вещал!

– Подумаешь, – хмыкнул Юра, – мало ли что я с трибуны вещал! Если бы ты была на моем месте, и ты бы вещала, что начальство прикажет. Что ж я из-за такой ерунды, как несогласие с тем, что с трибуны говорю, буду себе карьеру портить?! Запомни, сестренка, что в нашей стране добивается успеха только тот, кто думает одно, говорит другое, а делает третье. Это ты у нас блаженная, ничего для себя лично не надо.

– А по-моему, – пожала Аня плечами, – как раз – наоборот, твоя формула успеха в нашей стране напоминает басню Крылова «Лебедь, рак и щука». Как известно из басни, результат подобной ситуации в том, что «воз и ныне там».

– Это, может, во времена Иван Андреича никого не устраивало, – нисколько не обиделся Юра, – а в наше время вышестоящие инстанции больше всего и заинтересованы, чтобы воз всегда был там, а тот, кто это торжественное топтание на месте обеспечивает, сам может неплохо продвигаться по службе, главное – видимость создавать. Ладно, мы так до бесконечности можем в острословии соревноваться, а мне еще сегодня на работу надо, так что давай, собирайся. По поводу оплаты можешь не беспокоиться, я этот вопрос на себя беру, у тебя все равно нет ничего…

– Да я, собственно, готова, – вздохнула Аня, уязвленная справедливым Юриным замечанием, что у нее «нет ничего», – что-нибудь брать с собой?

– Да он, вроде ничего не говорил… ах, да, сказал, что неплохо бы было принести выписки из больницы, где ты в восемь лет лежала.

– По-моему, ничего не сохранилось, – сказала Аня, – по крайней мере, я о них ничего не знаю, Может, пропали при переезде, а может и папа их уничтожил по старой памяти, он всегда старался улики уничтожать…