Павел Сурков - Ореховых дел мастер

Когда он вышел за городские ворота, что немедленно распахнулись перед ним – привратники все поняли без единого слова – живой поток лился из города еще час с четвертью. И лишь когда последняя крохотная мышка, торопясь за своими товарками, пересекла городскую черту, ворота немедленно захлопнулись.

В городе не осталось ни единой крысы или мыши. Дудочник увел всех за собой.

* * *

Он вернулся спустя три часа, когда закатное солнце уже почти скатилось за верхушки деревьев леса, прилегавшего с запада к городской стене. Также молча прошел мимо стражи, распахнул дверь в зал приемов – и снова уселся перед бургомистром, которому верный Ганс уже успел, запыхавшись, доложить о возвращении Фолиаля.

– Я уж не знаю, как благодарить вас, доктор! – радостно восклицал бургомистр, но Фолиаль остановил его резким движением руки.

– Я надеюсь, что вы, мой господин, человек чести, – хрипло сказал он. – Я пришел, чтобы получить свою награду.

– Все, что угодно! – расплылся в улыбке бургомистр. – Я сейчас же прикажу распахнуть двери казны…

– Не стоит беспокоиться, – покачал головой Фолиаль, – моя награда находится сейчас в этом зале.

– Да, и где же? – заинтересованно спросил бургомистр. – Только укажите, любезный друг, и она немедленно станет вашей, клянусь честью!

Фолиаль усмехнулся, подмигнул бургомистру – и вытянул вперед указательный палец, нацелившись прямиком на бургомистрову грудь.

– Что вы имеете в виду? – проговорил тот. – Я вас не понимаю?

– Вот это, на цепочке, – просипел Фолилаль. Усмешка не сходила с его лица.

– Но это же… ключ от города? Знак бургомистрской власти? – ошалело прошептал бургомистр. – Вы хотите…?

– Я хочу. Вы обещали. Все, что я пожелаю, – коротко сказал Фолиаль. – Я желаю это. Отдайте.

И он протянул бургомистру раскрытую ладонь.

Бургомистр резко отшатнулся.

– Какая наглость! – воскликнул он. – Какая вопиющая наглость!

– Наглость? – проговорил Фолиаль, и его взгляд помрачнел, в голубых глазах зажегся странный огонек. – Не вы ли дали мне слово, что я могу взять любую награду? Вы понимаете, чего может стоить вам отказ от вашего слова?

– Да за такую наглость, господин Фолиаль, я вас немедленно прикажу бросить в темницу! – закричал бургомистр. – Или вы немедля измените свое мнение, или я прикажу позвать стражу!

– Стражу? – Фолиаль вдруг вскочил и захохотал. Его смех сухим горохом рассыпался по полу и вдруг оборвался. – Не стои утруждать себя, бургомистр. Вы отказались от своего слова – и я просто уйду, взяв тогда иную награду.

И с этими словами он направился к двери.

– Только попробуйте что-либо украсть! – завопил бургомистр ему вслед. – Мои люди неотступно следят за вами! И если вы коснетесь хоть чьего-либо добра – вас ждет виселица, уж не извольте сомневаться!

Фолиаль издал еще один смешок и скрылся за дверью. Теперь уже – навсегда.

* * *

Оказавшись на улице, он понял, что за ним следят – десятки глаз вперились ему в спину, немногочисленные прохожие шушукались, указывая на Фолиалая пальцем. Он огляделся – и вдруг его лицо словно осветилось: он быстрым шагом направился в ближайший проулок, где около зеленной лавки стояла странная парочка: молодая женщина в ярко-синем платье и едва доходящий ей до пояса карлик в расшитом красном камзоле и зеленых сапогах. Женщина улыбнулась Фолиалю и царственным жестом протянула ему руку.

– Дорогая Розабельверде, – Фолиаль припал к ее пальцам, – чрезвычайно рад вас видеть, – он обернулся к карлику и сухо кивнул ему. – Министр Циннобер, также рад нашей встрече. Вы что-то хотели мне сообщить?

– Не надо, Альпанус, – покачала головой Розабельверде, – по-моему, вы заигрались.

– Отчего же? – улыбнулся Фолиаль. – Я лишь соблюл договоренности. Я заберу то, что причитается – и мы будем в расчете.

– Сколько? – проскрипел карлик тоненьким голоском. – Сколько их здесь?

– Сотня и еще тридцать, – четко сказал Фолиаль.

– Больше, чем во всех окрестных селениях, – вздохнула Розабельверде. – И вы хотите увести их всех из города?

– Навсегда увести из города, – кивнул Фолиаль. – Всех детей Гаммельна. Лишить обманщиков детского смеха и воплей радости. Лишить город будущего.

– Это жестокая кара, жестокая даже… для меня, – буркнул карлик.

– Министр Циннобер, вы знаете, что дети будут под моим надзором, и я не позволю, чтобы с ними случилось, что-то плохое, – покачал головой Фолиаль. – Оставлять их в городе лжецов – за что им такая кара?

– Не пытайтесь спрятать собственную обиду за деланным благородством, – сказала Розабельверде, а затем коснулась плеча Фолиаля своей прекрасной рукой. – Вы уверены?

– Абсолютно, душа моя, – кивнул Фолиаль. – А теперь прошу меня простить. Я спешу.

Он еще раз поклонился Розабельверде и Цинноберу и, не оглядываясь, зашагал в сторону Ратушной площади. Оставшиеся двое долго смотрели ему вслед, а когда Фолиаль скрылся за поворотом, Розабельверде тяжело вздохнула:

– Видимо, пророчество так и исполняется. Что ж, мой маленький друг, давайте сюда Кракатук. Нам пора возвращаться.

Карлик порылся в карманах камзола и извлек на свет бархатную коробочку. Раскрыв ее, он вынул оттуда маленький золотой орешек и протянул его Розабельверде – та кивнула Цинноберу и осторожно взяв орех указательным и большим пальцем, что-то прошептала.

И оба – и прекрасная женщина в синем платье, и карлик в расшитом камзоле – немедленно исчезли и никто в славном Гаммельне их никогда более не видел.

А мелодия Фолиаля снова поплыла над крышами города…

2. Варшава, весна 1806 года.

Это был такой же винный погребок, как и десятки других – он повидал их немало и уже по кисло-сладкому запаху мог сразу же понять то настроение, которое преобладает в заведении: радушен ли хозяин, готов ли обсчитать или, напротив, нальет рюмку-другую за так и не возьмет ни гроша, какие люди будут соседствовать на скамьях, и прочая, и прочая, и прочая.

«Я становлюсь пьяницей,» – опять мелькнула в его голове шальная мысль, давно торчавшая где-то на задворках сознания, словно заноза, но то и дело выскакивавшая на первый план размышлений. – «Опускаюсь на самое дно. А что, собственно, поделать? Будем продолжать пить».

Он и продолжил.

Когда через два часа хозяин принес очередную – вторую? третью? – бутылку вина и уже точно вторую четверть головки сыра, жизнь уже не казалась столь паршивой: пока есть вино (ну и, возможно, сыр) понятно, как можно дотерпеть хотя бы до рассвета.

– Господин Гофман, – неожиданно произнес кто-то над его левым ухом. – Вы не очень заняты?

Он обернулся – и встретился взглядом с невысоким плотным человеком в сером кафтане с накрахмаленным шейным платком. Человек сжимал пивную кружку, но взгляд у него был абсолютно трезвый, яркий, осмысленный.