Генрих Корн - Инь и Янь. Современные рассказы

Так сказали братья из Африки после того, как… испачкали в грязи. «Ты потом поймёшь, почему мы это сделали, – объяснили они. – Там, на том берегу. Иначе у тебя будет соблазн не входить в холодную реку и не переходить её вброд. Устрашиться перед холодом, пожалеть себя. Поэтому мы раздели тебя и насладились тобой на этом берегу с похотью и грязью этого мира. Чтобы ты возненавидела его похоть и грязь вместе со своими похотью и грязью. Чтобы ты не жалела ни этот мир, ни себя. Вошла в холодную реку и перешла её с радостью, смывающей с тебя грязь. На том берегу всё это будет неважно. Ты ещё вспомнишь нас добрым словом на том берегу, наслаждаясь райской чистотой и правдой».

Народ в автобусе попритих. «Кавказская пленница», похоже, несколько утомила. Заразительный хохот студентов сменился короткими натянутыми смешками. Люди постарше задремали. Где-то далеко в начале салона капризничал ребёнок, его мамаша совала ему попеременно то игрушки, то сладости, то бутылочку, то соску, но всё тщетно. Где-то рядом раздражающе громко храпел один из мужиков рабочего вида.

Эффектная девушка оторвалась от окна и от нечего делать пыталась прочесть надпись на унылом чёрном пакете своей соседки. Прочесть не смогла. Что-то по-немецки. Неблагозвучное. Похожее на войну. Что-то грубое и страшное. Как и сама эта соседка – тёмная и нелюдимая. Чужая. Чуждая. От чуждости которой явственно веяло холодом и непонятным… превосходством. Внутренней силой. Кто она? Кто она, эта девушка в уродливом, агрессивном, воинственном хиджабе?

«Я буду в раю! – твердила себе нелюдимая. – Я воин Аллаха! Я буду в раю!».

Братья из Африки помогли собрать кавказским шахидам оружие возмездия – смертоносные пояса. Они назвали их по-немецки «Der Rüstung der Eifersucht», что значит «доспехи ревности». Ревность – качество праведных людей. Так сказали верные Аллаху братья из Африки. И добавили инструкцию: «Один пояс наденешь под хиджаб, другой спрячешь в пакет. Сигнал с твоего телефона приведёт в действие оба, ревности для Аллаха много не бывает».

Девушка вынула телефон. Сжала его в холодной скользкой ручке. Не по-женски, а по-детски маленькой ручке с обгрызанными ногтями. Не по-детски, а по-женски острые зубы изгрызли эти ногти. «Аллах акбар», – прошептала она отчётливо, – так что эффектная девушка на соседнем месте повернулась в её сторону с широкими от ужаса глазами, – и твёрдо нажала на кнопку вызова.

Я, Истомин Олег Васильевич, дата рождения 08. 03. 1953 года, проживающий в городе Ленинске, по улице Крупской, в доме 83, квартира 50 (паспорт 66 06 230218, выдан Советским ОВД г. Ленинска 22. 04. 02), настоящим завещанием делаю следующее распоряжение: принадлежащую мне квартиру №50 в доме 83 по улице Крупской завещаю моей жене Истоминой Анне Дмитриевне, принадлежащие мне частный дом и земельный участок, находящиеся в деревне Бабинка Ленинского района завещаю дочери Эшметовой Галине Олеговне. Всё моё остальное имущество, какое ко дню моей смерти окажется мне принадлежащим, в чём бы таковое ни заключалось и где бы оно ни находилось, я завещаю внучке Дрёминой Анжеле Леонидовне. Внука, Самсонова Алексея Михайловича, оставляю без всякого материального наследства. Текст завещания написан мною лично. К главной форме прикладываю приложение, обстоятельно разъясняющее наследникам моё решение. Настоящее завещание составлено в двух экземплярах, собственноручно подписанных завещателем: один хранится в делах нотариуса города Ленинска Хаимович А. Н., а другой – у завещателя Истомина Олега Васильевича.

В своём приложении мне придётся начать с самого начала, поэтому прошу всех запастись терпением. Я появился на свет Божий в Ленинском роддоме. Из Бабинки, где жили мои родители, мать доставили на санях. У отца не было лошади, он арендовал её у колхозного объездчика за бутылку водки. А обратно меня, завёрнутого в казённое одеяло, сладко спящего на материных руках, привёз председатель на грузовой машине. Отец не имел к этому никакого отношения – «загулял» вместе с объездчиком и дням счёт потерял. Даже не удосужился сходить к председателю, рассказать: так, мол, и так… Он вообще всегда боялся разговаривать с начальством, тем более если ещё приходилось что-то просить. Не хотел просить. Не из-за гордости, а именно из-за страха. Всегда мать посылал. Мать шла и просила. Чаще всего добивалась. Оно и понятно, начальство к женщинам как-то лучше, мягче, снисходительнее…

Мне кажется, тут необходимо упомянуть, какие отношения у моих родителей были между собой. Пожалуй, по тому времени самые обычные. Отец, фронтовик, конечно, являлся несомненным главой семьи во всём, что касалось хозяйства и домашнего уклада. Мать ему поперёк не становилась, но деньги всегда хранились у неё. Она была банком, а он кредитором – и всегда мялся брать их в руки, как будто то ли остерегался испачкаться ими, то ли, напротив, испачкать. Скорее, всё-таки второе. Зайдёт в избу, насупится так, словно духу набирается, и вдруг крикнет как-то нервно: «Валькя! Денех дай… на то-то!..». А она: «Накой? Сама куплять пойду, коли надоть. А то ещё нажрёшьси опять… Тебе тока дай…».

Этот аргумент всегда срабатывал. И не только потому, что «нажрёшьси». Деньги являлись частью общения с миром, сферой, выходящей за границы дома и семьи. А этого общения отец всячески избегал. Считал себя некомпетентным. Ему уютнее было пребывать в домашней хозяйственной обстановке, где всё знакомо и безопасно – на дворе, в огороде, на сенокосе, в лесу. Всё его общение с миром заключалось в том, чтобы покурить с мужиками на лавочке или выпить на худой конец.

Так у него сложилось и относительно детей, и я – не исключение. Заболею – к фельдшерихе мать бежит, за обновкой со мной мать едет, поп приехал крестить – мать повела, в школу время пришло – снова мать. Чего ни коснись – мать, чего ни спроси – к матери. Даже с именем моим, рассказывали, мать верх взяла. Отец: «Колький будить… в честь деда». А она: «Ладно уж! Какие-то Кольки! Куды ни плюнь, одни Кольки да Тольки. Олегом назовём. Уж больно мне нравитси имя Олех!». Он: «Олех? Во всёй дяревни тока один Олех, и тот крявой. Засмеють!..». Мать огрызнулась: «Хватить, Васькя! Засмеяли прямо! Тибе, дурака, засмеють! Я тобе сказала – Олех, ну и помалквай! Много детьми-то занимаешьси?».

Нас, детей, в семье было трое – две сестры и я. Во всех главных и важных моментах жизни каждого из нас определяющим и последним словом владела мать. Старшую мою сестру, Надьку, после школы отправила в Ленинск на швею учиться, там она замуж вышла и квартирой впоследствии обзавелась. Отец её очень любил, хотел в Бабинке за объездчикова сына отдать. Но мать как сказала, так и стало. Младшую, Тоньку, наоборот, оставила при себе, в хозяйстве помогать. «К Надьке поеду!» – плакала Тонька. Та наотрез отказала: «Нечего, я сказала, тут делов хватаить!». А меня, как я из армии пришёл и за вино взялся, наскоро к Надьке отослала.