Надежда Осипова - Улыбка волчицы

От тяжелой потной работы и от ежедневных нервных разборок я стала сильно уставать, и мне порой становилось даже не до эстетики. Не знаю, смогла ли бы я досадить огород и достойно подготовиться к экзаменам, если бы однажды утром всё разом не прояснилось. Перед рассветом меня разбудил рёв. Я не поленилась, встала и пошла с фонариком во двор. С некоторым содроганием прошла мимо кошек к туалету, рёв доносился именно из него, открыла дверь и посветила внутрь. С самого низа, из дыры, мне показалось, во много крат сильнее света моего фонарика, горели зелёные глаза. Там сидел кот. Среднего возраста, странной бурой масти, с обмёрзшими ушками, головастый, очень худой и порядком одичалый. Попасть в туалет он мог полтора месяца назад, когда делали напротив дома воду, и рабочие посещали с моего разрешения это строение. Пробраться туда в другое время кот не мог, ни снизу, ни сверху даже щелки не было, а жилистый мосластый кот всё-таки имел внушительные размеры. У меня все удобства находятся в доме, и я предпочитаю в моём преклонном возрасте ходить только в тёплые места в случаях житейских надобностей, так что кота в облюбованном им убежище никто не тревожил. В твёрдой уверенности, что незваный квартирант сразу же покинет туалет, если оставлю дверь открытой, я отправилась мимо молчаливых кошек домой досыпать.

Но я ошиблась, кот не уходил. Стоумовая соседка, бдительно созерцавшая все происходящие на моей территории процессы, опять начала приставать ко мне:

– Михаловна, это он ведь к тебе жить просится… потому и не уходит… котишка бездомный, взяла бы его к себе, что ли… ради веселья…

Меня аж затрясло. Это же надо до такого додуматься: дикого кота, который в дерьме просидел полтора месяца, в дом к себе взять… И какое веселье он может мне принести, спрашивается. Сама-то соседка не особо развеселилась от своей собаки: по всему дню учит старого кобеля, который уже по второму разу собачью жизнь проживает, как лаять надо. Конечно, я признаю, что одиночество – вещь страшная, и воздух от тишины, бывало, звенит, это имеется, спору нет. Но домой… Да если бы я всех желающих, кто интерес ко мне проявлял, к себе в дом собирала по доброте сердешной, там повернуться от перенаселения уже нельзя было бы. Ну, удружила, соседушка милая, нечего сказать… Нас с ней мир с самого начала не брал, как она рядом поселилась, хоть и человек работящий, как трактор, прости Господи, и вдова тоже, и два высших образования имеет, и лет ей уже за семьдесят… вот всю весну ко мне приставала, сообщала каждый день, как лужа около её дома ночами замерзает, льдом покрывается, не тает: дескать, зря стараешься, – огород посадишь, а всё равно всё вымерзнет, потому что слишком рано копать начала… Я бросила ведро с семенной картошкой на грядку, взяла лопату и пошла кота прогонять. Он рёв поднял, уходить не хочет, спину коромыслом выгнул, того и гляди, на меня бросится. Я сразу увидела, что мне его не победить, и лопата тут совсем не поможет, и уговоры никакие не подействуют, коли парень решил за мой туалет насмерть стоять.

Когда по тропинке мимо кошек проходила, в сердцах само собой с языка сорвалось:

– Передайте своему товарищу… пусть уходит, мне его кормить нечем, я для него капиталов не припасла, себя прокормить не могу… и сами уходите, не доводите до греха… нечего меня перед всей округой позорить, не заслужила я…

А сама досаживать картошку вернулась. Но не то понервничала, не то уж вконец надсадилась, а только в груди у меня болеть сильно стало. Лопату с великим трудом в землю ещё могла воткнуть, а наверх её вывернуть уже сил не хватало, и где солнечное сплетение, там болью пронзало. А тут еще кукушка привязалась, рослая, головка седая, сама бесстыжая, просто под лопату сдуру бросается. Я ругать её стала самыми страшными словами, ненавижу кукушек, они перед смертью моего мужа на крыше дома с месяц куковали, беду кликали… Пока ругалась, то и не заметила, как досадила, вроде и болеть в груди даже меньше стало…

Утро встретило меня радостной вестью: ушли коты с моего двора и придурка бурого с собой прихватили. Я на радостях как весенний ветерок по огороду летала, последнюю мелочь досаживала. Морковку и петрушку посеяла спокойно, они холодов не боятся, а кабачки поглубже в грязь воткнула и перекрестила для верности, авось выживут. А вот над огурчишками всплакнула, жалко мне их стало, как представила, что им ночами пережить придётся по весне нашей северной. Когда парник укрывным материалом оббивала, уже улыбалась, семена огурцов мне в магазине продали со знаковым названием «Подмосковные вечера», даже самой интересно стало, что из этого опыта получится, когда московские семена в сибирские условия насильно втискивают. Ну а лук уже невозмутимо садила, чего над ним душу рвать, всё равно весь в стрелку от холода уйдёт, и переживать нечего. Базилик и салаты разные я уже по стародавней привычке в грядку воткнула, пусть тоже сибирского весеннего морозца понюхают, ежели силёнок хватит через грязь на свет белый выкарабкаться. Когда отсадилась, снег пошёл, но реденький, слабосильный. С домашними делами скоренько управилась и в Москву поехала оставшиеся подвиги совершать.

Студенткой я все годы учёбы была бесхвостой, дисциплинированной. Как училась, так институт и закончила, государственные экзамены все на пятёрки сдала. Среди экзаменационной суматохи краем уха слышала, что в наших сибирских краях страшная засуха образовалась, но особо тогда не огорчилась, потому что у моих огородных посадок шансов выжить с самого начала никаких не имелось. И когда домой с дипломом возвращалась, из окна вагона, а потом и автобуса, видела, что у людей не везде даже и картошка взошла – огородные проплешины всю дорогу меня печалили мыслями: вот проездилась, вроде и победила, а зимой неминуемо и расчёт придёт – голодать, видно, мне опять придётся. Домой приехала глубокой ночью, усталая, всё же самый трудный учебный рубеж преодолела, да и долгая дорога сказывалась – почти четверо суток добиралась, едва помывшись, кулём на постель сразу свалилась. А утром обомлела, как на улицу вышла: лук в огороде стоял как камыш, картошка красовалась мощными рядами, огурцы из-под укрывного материала выпирали, кабачки плетями на забор примерялись забраться, и морковка своими весёлыми косичками уже начала поигрывать.

И остальные дела дальше тоже хорошо пошли, после той весны я больше ни разу не голодала. Жилищнокоммунальные господа поздней осенью деньги мне возвратили, домой привезли, в акте передачи было записано: «вернуть как ошибочно взятые», но извиняться передо мной они не нашли нужным, наверное, посчитали, что я и своим родным деньгам должна была без ума обрадоваться. Что с них взять, бессовестных, привыкли бесчинствовать…