Максим Александров - Восхождение в Сферу Разума. Мифическая космография

Альбедо

Стадия очищения на пути индивидуации (становления полностью зрелой личности) – наиболее близкий аналог Левому миру в психологической теории Юнга. Сны периода альбедо пересекаются с его образным рядом. Мир альбедо – залитый лунным светом зыбкий мир превращений. Его обитатели: шуты, сумасшедшие, поэты, актёры, мошенники. Едва ли того же нельзя сказать о булгаковском романе. Да и сам Воланд старательно играет театрального Мефистофеля.

Майя

Левый мир – это действительно мир майи, превращения и отвода глаз. Именно этим с большим искусством занимаются эльфы (ши) кельтских преданий, асуры и йотуны. Деньги, разбрасываемые свитой Воланда, – то же золото эльфов, подверженное непредсказуемым превращениям. Театр, балаган, смена масок, от мошеннического ранения Бегемота до последних превращений на заключительных страницах романа. Искусство майи – это и игры со временем и пространством, жизнью и смертью, размытость границ между ними, невидимость.

Одноглазие

Очень характерный мотив, указывающий на принадлежность сразу к двум мирам. Сравним: одноглазие Азазелло, разные глаза Воланда, треснувшее пенсне Коровьева.

Мёртвые

Навьи (мертвяки) – постоянные гости Левого мира. Входы в него ведут через моря и древние могильники – сиды. Но сами обитатели Левого мира именуют себя Страной Живых. Просто перед мёртвым меньше преград. Здесь перекрёсток миров и врата ада отверсты подобно камину в преображённой ювелиршиной квартире.

Перекрёсток

На этом перекрёстке оказываются герои в последней главе:

«Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пёс. Человек в белом плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым, сорванным голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеётся, и что он кричит. Видно было только, что вслед за своим верным стражем по лунной дороге стремительно побежал и он.

– Мне туда, за ним? — спросил беспокойно мастер, тронув поводья.

– Нет, — ответил Воланд, — зачем же гнаться по следам того, что уже окончено?

– Так, значит, туда? — спросил мастер, повернулся и указал назад, туда, где соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями, с разбитым вдребезги солнцем в стекле.

– Тоже нет, — ответил Воланд, и голос его сгустился и потёк над скалами, — романтический мастер! Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой, которого вы сами только что отпустили, прочёл ваш роман. — Тут Воланд повернулся к Маргарите: — Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить в то, что вы старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право, то, что я предлагаю вам, и то, о чём просил Иешуа за вас же, за вас, – ещё лучше. Оставьте их вдвоём, — говорил Воланд, склоняясь со своего седла к седлу мастера и указывая вслед ушедшему прокуратору, — не будем им мешать. И, может быть, до чего-нибудь они договорятся, — тут Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и он погас.

– И там тоже, — Воланд указал в тыл, — что делать вам в подвальчике? — тут потухло сломанное солнце в стекле. — Зачем? – продолжал Воланд убедительно и мягко, – о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днём гулять со своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать музыку Шуберта? Неужели ж вам не будет приятно писать при свечах гусиным пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде, что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждёт уже вас дом и старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Мне пора.

– Прощайте! — одним криком ответили Воланду Маргарита и мастер. Тогда чёрный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним, шумя, обрушилась его свита. Ни скал, ни площадки, ни лунной дороги, ни Ершалаима не стало вокруг. Пропали и чёрные кони. Мастер и Маргарита увидели обещанный рассвет».

Вечная страна

Мы даже можем сориентироваться здесь по сторонам света. Москва, догорающая закатом, остаётся на западе. Лунная дорожка ведёт на восток. Между западом и востоком через север и проходит ночной путь Левого мира. Здесь, на северо-востоке, перед самым восходом Солнца на земной горизонт многие мифологические традиции размещают Вечную страну – последнюю, самую удалённую его область.

Она неизменна со времён первотворения мира. Время и старость не касаются её. Энергия, породившая мир, не растрачивается. Это место восстановления сил.

Да, это Вечный дом и утраченный рай. Но не путь восхождения.

« – Он <���…> просит тебя, чтобы взял с собою Мастера и наградил его покоем. Неужели это трудно тебе сделать, дух зла? – Мне ничего не трудно сделать, – ответил Воланд, – и тебе это хорошо известно… – Он помолчал и добавил: – А что же вы не берёте его к себе, в свет? – Он не заслужил света, он заслужил покой, – печальным голосом проговорил Левий».

Королева

Левый мир – женская сторона. Мужчина, достигший покоев Иного мира, встречает здесь проводницу и жену – идеальную женственность. Юнг называл её Анимой.

«Мастер шёл со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый мшистый мостик. Он пересёк его. Ручей остался позади верных любовников, и они шли по песчаной дороге.

– Слушай беззвучие, – говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под её босыми ногами, – слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, – тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.

Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их дому, и мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только что отпустил им созданного героя. Этот герой ушёл в бездну, ушёл безвозвратно, прощённый в ночь на воскресенье сын короля-звездочёта, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат».