Марина Рябоченко - Записки из музыкального магазина

Спасло меня то, что через полтора года Надюша перешла на другую работу и меня, как очень ответственного, усердного, безотказного работника, перевели из курьеров в техсекретари, на ее место. С той поры общались мы с Валюшей только по телефону, виделись редко – на общередакционных посиделках. Так благополучно закончилось мое испытание стаканчиком.

Больше года моим основным местом работы был телетайп. До сих пор помню веселый стрекот этих аппаратов, из которых змеились длиннющие ленты новостей. Я должна была следить за тем, чтобы информация вовремя попадала на стол заместителя ответственного секретаря, который вел номер.

Несмолкаемый стук аппаратов, несмотря на хорошую звукоизоляцию телепайпной комнаты, был слышен не только в коридоре, но и в секретарской, и даже в комнате дежурной бригады – дежурке. Он не смолкал ни на минуту и был подобен пульсу – и не только редакции. Обо всех событиях в стране, да и во всем мире, мы, редакционные работники, узнавали первыми – благодаря неутомимому, несмолкающему телетайпу. Почему-то навсегда запомнила тот июльский день, когда сняла с аппарата короткую лаконичную информацию – умер Владимир Высоцкий. Не веря своим глазам, в ужасе вбежала в «дежурку». Серый клочок бумаги стал переходить из рук в руки, ввергая в ступор каждого… Никто, никто не хотел верить в случившееся, и, в конце концов, дежурный по номеру дал мне бессмысленное задание – пробежаться по другим редакциям и узнать, пришла ли и им эта информация. Вдруг, вдруг наш аппарат дал сбой, выдал страшный брак?

Сообщения с телепайпа называли тассовками, так как были они написаны корреспондентами ТАСС – Телеграфного агентства Советского Союза. Были тассовки, как правило, короткими и лаконичными, чисто новостными. И поступали они в редакцию круглые сутки! Естественно, когда после подписания номера редакцию закрывали, выключали и аппараты. Но стоило утром нажать одну на всех большую красную кнопку, они начинали буквально захлебываться, выгружая на стол десятки ночных новостей… Конечно же, сообщения корреспондентов ТАСС попадали на газетную полосу выборочно, в мизерном количестве: в основном, в нашей газете печатались информации о каких-то важных событиях в стране или за рубежом, редко – просто интересные факты, которые не могли раздобыть наши собственные корреспонденты. Дежурный по номеру по одним заголовкам мог определить важность для нашей газеты той или иной тассовки. Проработав на телетайпе несколько месяцев, поднаторела в этом деле и я, и бывало, что нужные тассовки клала перед дежурным по номеру отдельной стопочкой.

В общем, где-то два-три раза в час я заходила на телетайп, отрывала ленту, потом на столе с помощью линейки отделяла одно сообщение от другого, подкладывала по порядку и несла замответсеку, в дежурку.

Просторная комната с огромным окном, посередине – два больших стола, стоящих буквой Т, в углу, справа от двери – небольшой стол «выпускающего», представителя редакции в цехе… Вечно набитые окурками пепельницы, пустые грязные стаканы на подоконнике… Ноль уюта, минус индивидуальности… Сердце редакции. Часов с одиннадцати утра здесь становилось шумно и оживленно. То и дело забегали корреспонденты, чьи материалы стояли в номере, фотокоры с пачками свежих глянцевых снимков, выпускающий… Столы были завалены листами газетных полос, гранками, авторскими экземплярами заметок… Обмен новостями, анекдоты, прибаутки, разговоры о том о сем, свист пневмопочты, летящей с гранками в корректорскую или в цех… Именно здесь – в ожесточенных спорах о месте на газетной полосе, в дискуссиях, перебранках с крепким матом, в приступах хохота – рождалась газета.

Очень скоро я влюбилась! Влюбилась в эти коридоры, в эту дежурку, в свой телетайп, в эту настоящую, живую жизнь, в этот редакционный день, который, начинаясь с нуля, оканчивался ворохом горячих, лоснящихся краской газет! Смешно вспоминать, но в те дни я думала, что всю жизнь буду работать здесь, курьером, «доставляя» в дежурку свежие новости! Какой же значительной казалась мне роль в общем деле!

Как-то, через месяц моей службы в редакции, вдруг ЧП – заболел вечерний курьер. Лариса Ивановна, взъерошенная и озабоченная, влетела в секретарскую.

– Ну что делать, Валь?

– Маринка, а, может, ты поработаешь? – повернулась ко мне Валюша. – За смену получишь пять рублей. Согласна?

Моя дневная смена стоила всего два с половиной рубля. Даже по тем временам не деньги, а слезы. Пять рублей – это уже кое-что. Но финансовый вопрос был для меня как раз последним. «Мне доверяют, я могу выручить родную редакцию!» – я чуть не лопнула от счастья. И хотя вечерняя смена заканчивалась с подписанием газеты – за полночь, а утром опять нужно было заступать на дневную, тут же согласилась.

– Ну что, справишься? – Лариса Ивановна с надеждой посмотрела на меня.

Смена вечернего курьера приходилась на самый пик общения редакции с цехом. Один за другим появлялись на газетных полосах оттиски материалов, шло много корректорской правки… Пневмопочта не выдерживала нагрузку, за нее работала я.

Цех находился в другом крыле здания – издательском корпусе. Бежать туда нужно было мимо буфетов, корректорских всех изданий, по длинному застекленному коридору… Чем ближе, тем громче… И в конце концов тебя словно всасывал в себя этот огромный зал, в котором ни на минуту не смолкал грохот машин. Чтобы тебя услышали, приходилось кричать прямо в ухо. Десятки наборщиков выстукивали на огромных машинах редакционные тексты. Весь потолок был увешан свинцовыми чушками, которые по транспортеру подходили к каждому наборщику… Наш издательский корпус был первой типографией в Москве, а значит – и во всем СССР, где внедрили офсетный способ печати. Но долгие годы передовая технология работала, что называется, на старых дрожжах. Офсетным пленкам предшествовал тяжелый, вредный процесс высокой печати. Какими же неподъемными были эти металлические литеры! Чтобы ускорить газетный процесс и сократить собственную беготню по коридорам, я иногда ожидала, пока наборщик выплавит новый текст, а мастер сделает с него оттиск на длинной полоске бумаги – гранке. Металлический текст шел справа налево, и я не переставала удивляться, как ловко мастер выхватывал щипцами нужные буквы или целые куски текста, вставлял на их место новые… Иногда, когда правки было слишком много, между редакцией и цехом разгорался скандал: каждая лишняя или «чужая» буква или запятая сбивала сроки выхода газеты в свет.

Домой я возвращалась не то что за полночь, а с последним поездом метро. Мама всегда ждала меня на кухне, готовая поставить на стол горячий ужин. Родители очень волновались, что их юная дочь возвращается в два часа, по темноте зимней ночи, и иногда выходили встречать меня к остановке. «Сотовых» тогда не было, и, позвонив из редакции перед выходом, я все равно не могла сказать точное время приезда – поезда в метро ходили уже с большими интервалами, а автобусов и вовсе не было – чаще всего я топала от метро пешком… Так что их прогулки затягивались иной раз, в прямом смысле слова, до посинения.