Алина Николевская - Прозорливый идиот, или Ложимся во мрак

Форель, правда, так и не прижилась, как и молодь стерляди и других осетровых, которую отец запустил в водоём щедрой рукой вместе с карасями. Вот караси одни и выжили, став жирными и почти ручными.

Кирилл поймал шесть рыбин, каждая – не менее килограмма, и, унося улов домой, выглядел очень довольным – даже пообещал показать мне свои рыбные места на канале.

Впрочем, я ошибся – не на канале, а на водохранилище в районе затона, отделённого от основной водной магистрали полуостровом, покрытым невысокими деревьями и кустарником. Вот напротив этого полуострова мы с Кириллом на следующий день и расположились, имея намерение вытащить хотя бы одну из тех больших щук, что «гуляли» вокруг деревянных мостков, распугивая мелкую рыбёшку. Мостки были старые, щелястые, доски на них кое-где и вовсе обломились, и Кирилл встал на колени, предложив мне сделать то же самое. Наклонившись, я увидел сквозь большую щель, как в столбах света, уходящих в глубину, неторопливо кружат мальки. Кружили они так недолго, – стайка вдруг резко метнулась вверх, за нею, словно от глотка, образовалась широкая воронка и мелькнула длинная тень. Это охотилась щука.

– Видел? – спросил Кирилл.

– Видел, – отозвался я, поднимаясь. – Думаешь, сумеем такую поймать?

– Уверен, – он выпятил подбородок. – Давай, забрасывай!

Забрасывали мы впустую довольно долго. Солнце уже стояло в зените, над водой, делая внезапные повороты, парили стрекозы, от примятой травы шёл густой, пряный запах. Мы успели съесть бутерброды и фрукты, захваченные из дома, – как вдруг леска моего удилища, скользнув по кругам, расходившимся от упавшего в воду живца, стала уходить в глубину. Да так, что через пару секунд от неё ничего не осталось, и застрекотала катушка, быстрее, ещё быстрее… Я не успел сообразить, что происходит, видел только, как леска, вспарывая поверхность воды, убегает от мостков всё дальше, и знал, что её необходимо остановить. Притормозил катушку рукой, и словно целое водохранилище потянуло меня на себя. Катушка резко дёрнулась, и я упал в воду. Почти в то же мгновенье лопнула леска, хлестнула назад и запуталась у меня в волосах, оцарапав лицо.

– Сорвалась, зараза, – сказал Кирилл, помогая мне выбраться на берег. – А у тебя лоб поранен. Кровь идёт. Надо рану обработать. Пойдём к нам.

Их участок располагался недалеко от берега, в ряду таких же, разделённых металлической сеткой и покосившимся штакетником шестисоточных наделов. Домик на два окна, выкрашенный в ярко синий цвет, серый скворечник уличного туалета, парник, сооружённый из старых, с шелушащейся краской оконных рам, – остальную площадь занимали овощные грядки и ягодные кусты. Домик был крошечным, и вопрос о пристройке в виде терраски стоял так остро, что мать Кирилла, намазывая мне лоб йодом, не переставала обсуждать его со своим старшим сыном. Тем самым высоким парнем с рюкзаком на спине, что стоял в тот проклятый день на обочине чуть поодаль от меня и от мёртвого Элая. А она была той самой женщиной с сумками.

– Ну и зачем тебе эта терраска? – он демонстративно не обращал на меня внимания.

– Ну как же, – её рука с ватным тампоном дёрнулась, причинив мне боль. – У всех есть терраски. А под ней надо погреб вырыть. У всех есть погреба, только у нас нет.

– Ну и что ты будешь там хранить? – он явно еле сдерживался. – Десять банок солёных огурцов, столько же банок с вареньем и мешок картошки?

– Да, – она горестно покачала головой. – Больше-то вряд ли мы в этом году соберём. Эх, нам бы землицы побольше!

– Ишь, чего захотела! – лицо её старшего сына побелело от ярости. – Расхватали землицу! Нефть, газ, золото, поля, леса – всё расхватали! – он ткнул в меня пальцем. – Такие, как этот!

– Но это же не он, – заступился за меня Кирилл. – Это же его отец подсуетился.

– Вот я и говорю, – интересно было бы узнать, каким, таким образом его отец стал богатым!

Каким образом разбогател мой отец, я знал. Всё началось с далёкого теперь уже тысяча девятьсот девяносто второго года, когда к нему, работавшему начальником отдела в Научно-исследовательском институте био-пищевых технологий, пришли люди и попросили помочь в организации водочного производства в помещении бывшего коровника, который ранее принадлежал подмосковному совхозу «Ленинский путь». Тогда многие так делали – сарай в чистом поле, старое, списанное оборудование, вода – в лучшем случае пропускаемая через картонные фильтры, бригада украинских рабочих и цистерна ворованного спирта, – обходились даже без бутылочномоечной машины – все равно выпьют – с мухами, песком и осколками стекла. Кто навёл на него этих людей, отец не знал, но, используя свои обширные связи, им помог, заодно оказав услугу директору Мелитопольского винного завода, мечтавшему избавиться от излишков оборудования не без пользы для своего кармана. Оттуда же из Мелитополя была пригнана первая цистерна ворованного спирта. Потом ещё одна, и ещё… И вот уже спиртовой поток течёт откуда только можно в Московскую область и в прилегающие к области регионы, где, что ни день, открываются новые подпольные цеха. Отец, распрощавшись с должностью в НИИ, обзавёлся оружием и, очертя голову, ринулся в нелегальный водочный бизнес – дело, требовавшее попервоначалу работы на износ и смертельно опасное. Чего стоит история с осетинской мафией, контролировавшей всё производство палёной водки в республике, которая больше ничего и не производила. Отец, подвыпив, постоянно к этой истории возвращался, – рассказывал, как их – пятерых москвичей вызвали для проведения второго тура переговоров (первый тур в Москве закончился безрезультатно) в город Алагир, и как в живых остался только он один. «Самолёт взлетел из Минеральных Вод», – жёсткая линия отцовских губ становилась ещё жёстче. – «И когда лёг на крыло, я увидел внизу ленту дороги, ведущей на Ростов, всю забитую фурами с осетинской водкой. Это было похоже на колонну немецких танков, идущих на Москву. И тогда я решил, – мы обязаны выстоять». Он и выстоял, превратившись в одного из королей подпольного водочного бизнеса, ставшего полулегальным после вхождения в дело глав администраций, крупных милицейских чинов, церковных иерархов и политиков. Один из них – самый яркий и скандальный – даже дал согласие на то, чтобы его фамилия стала водочным брэндом. Этот брэнд отец зарегистрировал на своё имя, ежемесячно отчисляя политику процент от продаж. По-настоящему же он отошёл от левых дел, когда вознамерился попасть в качестве депутата в Государственную Думу, тогда – ссыпал в одну груду свою добычу, опустил на мачте чёрный флаг, сошёл на берег и повесил над камином пиратский топорик. Тем более, что камин к тому времени у нас уже был. Вообще, планы отца, когда он заполучил земельный участок в четыре гектара, расположенный рядом с Истринским водохранилищем (плюс десять гектаров леса, взятого в аренду), были грандиозны. Он хотел, чтобы удивление вызывала не роскошь – к ней уже успели привыкнуть – а сочетание комфортабельных построек с уединёнными, застланными цветами полянами, водоёмами и лесами с множеством диких зверей. Крышу дома он видел стеклянной, с зимним садом под ней, а стены должны были иметь особое устройство, с помощью которого кровля могла поворачиваться вслед за движением солнца. Денег он точно не пожалел бы, просто осуществить эту его безумную идею не нашлось охотников. Дольше всех носились с какими-то чертежами алчные итальянцы – отец и сын Абандано из Милана, но и они отступились, посоветовав присмотреться к творениям архитектора Трезини, по проектам которого был заложен Кронштадт, Александро-Невская лавра, выполнена часть планировки Васильевского острова, выстроен Летний дворец Петра Первого в Летнем саду. Отец Трезини отверг, так как к тому времени присмотрелся к молодой красивой архитекторше – поклоннице так называемой калифорнийской школы, основу концепции которой составляла идея непрерывности архитектурного пространства.