Александр Намгаладзе - Записки рыболова-любителя. Часть 7. Путинские времена. Том 7.1. Первый срок

Читать я научился рано и с первого класса брал в библиотеке обычно три книги – одну художественную и две научно-популярные. В идеологическом плане мы тогда переживали романтический период, говорили не о массовых репрессиях и нехватке продовольствия на фоне всеобщей нищеты, а о прекрасных перспективах в связи с избранным нашим народом историческом пути и техническим прогрессом, случившимся к этому же времени. В книжке Г. Панфилова «Искусственное солнце» я прочитал, что к 1980 году наша страна овладеет термоядерным синтезом, а энергия польётся чистым прозрачным ручьём и напоит всех желающих. Я загорелся желанием принять участие в овладевании этим источником и после восьми классов поступил в техникум на специальность «экспериментальная физика, дозиметрия» в Северодвинске, куда вышла замуж моя старшая сестра. Ей нужна была нянька её детям. Сестра на 9 лет старше меня и была мне нянькой, она же и научила меня читать. Теперь мне предстояло отдать ей долги. Но жить у неё было тесно, и я перебрался, к всеобщему удовольствию, в общежитие, проводя у неё выходные дни и часть вечеров.

В романе немного описан её муж Сева, который произвёл на меня неизгладимое впечатление. Это был выпускник кораблестроительного института, энергетик и автоматчик, наследственный русский интеллигент в пятом-десятом поколении, потомственный инженер, горячо любящий свою родную Тверь, футбол и художественную литературу в виде О. Генри, Марка Твена, Чехова, Ильфа и Петрова. Веселый и остроумный, он впадал в приступы злобы против москвичей (за то, что они сожгли Тверь в 12… и ещё каких-то годах и за то, что они паразитируют на теле России) и против коммунизма (который принёс неисчислимые бедствия человечеству и дал некоторые блага паразитам, чем те очень довольны). Как и многие северяне, он неумеренно пил. Когда я писал главу о нём, позвонил мой брат из Калининграда и сообщил, что Сева сгорел в своём доме вместе с матерью, почти столетней женщиной. Сестра к этому времени бросила их и жила с другим мужем в Зеленоградске. Сева к этому времени уже был на пенсии, куда его выперли из НИИ Тяжмаша в Твери, наградив медалью имени Чаломея, за освоение космического пространства. Его сын, мой племянник сейчас живёт в Сиэтле, дочь – в Москве. Так вот, этот Сева учил меня художественной литературе, сидя на стиральной машине и читая вслух Гашека. Он считал, что это высший тип литературы. Как жизнь. Трагикомедия. Тогда же появились рассказы Шукшина. Сева выписывал несколько литературных журналов, которые почти все прочитывал, я же читал больше «Молодую гвардию», «Науку и жизнь», «Технику-молодежи», «Знание-сила».

В техникуме я учился отлично, это было не трудно, но одновременно я и разложился. Третий и четвёртый курсы валял дурака вместо того, чтобы готовиться к поступлению в институт. Не поступив в МИФИ по техникумовской специальности, я приехал домой и поступил на физику в КГУ. Первые два года мне ещё хватало уровня, который у меня был за счёт техникума, я учился так же отлично, но на третьем курсе задумал жениться, что меня выбило из нормального учебного процесса. Я стал тупеть, отставать, а чтобы компенсировать возникающие при этом чувства неуверенности в себе, стал читать философию. На студенческих научных конференциях выступал с докладами не по физике, а по философии. Начал дружить с Виктором Фёдоровичем Овчинниковым, от которого многому набрался. Он же стал и руководителем моей дипломной работы. Он и раньше правил мои доклады и заметки в газеты. Во время службы в армии я получил отпуск за ударный труд по оформлению учебного класса, начертил 20 листов формата A1 со всякими укрытиями и убежищами, приехал домой и совершенно случайно оказался в областной библиотеке. Здесь я встретился с Виктором Фёдоровичем, который и предложил мне поступать в философскую аспирантуру. Это предложение оказалось кстати, когда я после годичной службы в армии вдруг обнаружил, что я опять холостой и могу заниматься, чем хочу. В аспирантуре моим шефом оказался человек, обременённый большим количеством проблем, кроме того выяснилось, что тогда это была система брать аспиранта, который даёт 200 часов нагрузки. Достаточно было иметь троих аспирантов и ничего не делать, аспиранты за тебя и лекции прочитают. Я несколько раз менял тему, а потом ушёл в моря в заочную школу моряков. В романе немного есть об этом времени. Но даже в аспирантуре, где мне положено было писать, я сделал всего два реферата. Несколько рассказов у меня было написано ещё в студенчестве.

В ИЗМИРАНЕ я не мог себя проявить, так как физиком уже не был, а философом не стал, надо было искать работу, чтобы прожить. Ребята устроили меня начальником конструкторского бюро в ОПТО «Техрыбпром», где я рисовал шкафы электрооборудования вплоть до отъезда в Минск. Это был мой звёздный час, здесь я был уважаемым человеком и имел зарплату, на которую можно было, хоть и очень скромно, жить, имея семью и машину. В Минске всё началось сначала. Меня никто не мог достойно представить, и я для всех был человеком с улицы. Это трудно представить, будучи ионосферщиком, которые все друг друга знают. Вы висите над всем Советским Союзом, а кое-кто и над всем миром, и видите друг друга.

Опять же ребята по КГУ устроили меня на завод «Калибр» в отдел стандартизации, абсолютно тупиковая должность. Отчёты и внедрение стандартов. Это классический бюрократический труд, конечно, со всеми оговорками о его необходимости. Несколько лет! Однажды в обеденный перерыв я вышел за проходную завода, и увидел, как по улицам идут люди, они были свободны. Я глубоко вдохнул воздух и опять пошёл за колючую проволоку, которой было огорожено наше предприятие. Я сидел за своим столом в комнате с 18 женщинами, а мысль уносилась в Восточный Казахстан, в Антарктиду, в Баренцево море, где я страдал от штормов. Перу, Куба, Ангола и улица Фабрициуса в Минске. Я находился уже в таком возрасте, когда не возникают привязанности, друзей у меня не было и потому, что при встречах надо пить, я пить не умею, страдаю с похмелья, кроме того, жаль денег на пьянку, когда не хватает на жизнь. Фантазия пробивалась, я начал вести короткие записи своих воспоминаний и рассказов женщин, которые меня окружали. Например, рассказ о мужике, который на похоронах своего сына, тело которого доставили из Афганистана, заколол вилами милиционера, который пришёл на поминки и решил наказать мужика за самогоноварение, рассказ о председателе горисполкома Минска, который перед смертью велел своей жене кремировать своё тело, а пепел развеять, чтобы не поить своих коллег, готовых пить на халяву. Если бедная женщина не выполнит это требование, он будет являться к ней каждую ночь. Рассказ о японском мотоцикле-убийце. Переходя из рук в руки, он губил своих владельцев, но очередная жертва не могла устоять перед искушением очень дешево, почти задаром, иметь такую роскошную машину. Этот рассказ – инверсия русской поговорки: «Что русскому хорошо, то немцу – яд». Женщины болтливы, поэтому я радовался этой ситуации. Это напоминало пивную, в которую ходил Гашек, чтобы собирать рассказы о своём Швейке.