Татьяна Норкина - Пять синхронных срезов (механизм разрушения). Книга вторая

Я иду по коридору четвёртого этажа, вместе со всем курсом перехожу из аудитории в аудиторию – с лекции на лекцию – и энергично размахиваю своей сумкой на длинных ремешках, осмысливаю услышанное, собираю в кучу свои знания. Как я люблю, когда всё понятно!

Затем на физиологии подробно изучаем систему органов кровообращения. Факторов свёртывания крови – ни много ни мало – а целых 12! На лекции Мещерякова диктовала быстро, я едва успевала по привычке строчить, не вдумываясь. Один из факторов – низкая температура, ещё один – кальций, кажется, пятый, самый важный. Впрочем, важны все 12 факторов, они не заменяют друг друга, тромб образуется лишь при наличии каждого из них. На практике строго спрашивают; в учебнике почему-то перечислены не все; хотя о некоторых факторах – подробнейше, и как именно они действуют!

Называет фактор, отсутствующий в крови наследника русского престола цесаревича Алексея; сегодня науке известно, как этому заболеванию можно противостоять.

Преподавателю очень не нравится, что отвечает лишь одна студентка, как раз та, что была недавно удалена с лекции, и Мещерякова спрашивает мою соседку, но так, чтобы она смотрела бы в моей тетради. То есть эта тетрадь теперь уже не моя, а общая! Больше смотреть негде. Ни методичек, ни рабочих тетрадей кафедра своим студентам не предлагает. Новых нормальных учебников в библиотеке не хватает на всех, а в старых этот раздел написан не так подробно. На эти старые книги просто смотреть страшно: почти все страницы повыдраны студентами на экзаменах и совестливо вложены обратно. Мы почему-то дружно решаем, что всё это сделал ветфак.

Все, как всегда, разъезжаются по домам на 7-е ноября, а я… тоже! Мне накануне прислали из дома денег, а я только что получила по почте стипендию. И я решила, что мама этим самым мне хотела сказать, чтобы я прилетела на праздники домой. А обмениваться телеграммами, и уж тем более письмами, было просто некогда. Дома я поняла, что это было случайное совпадение, никто меня и не ждал.

Купила билет на самолёт, на вечерний очень поздний рейс. В тот день у нас было, как обычно, 4 пары. Микробиология практика, лекция по физиологии, затем по агрономии такая контрольная «современная»: тестовая, с использованием перфокарт, и что-то ещё. Может быть, вспомню, я очень долго все 4 предмета хорошо помнила. Я так и вижу перед собой странички тетрадок, и писала я в тот день вразнобой: то тесно ставя буквы, то оставляя между ними огромные промежутки. Так я заволновалась, что «завтра в это время буду уже дома», как я сказала однажды маме, только, наоборот, про Москву. Но до этого ещё надо будет дожить, это я скажу маме на пятом курсе! А пока сразу из академии я мчусь в аэропорт, я с утра собралась, тетради отдаю Наташе.

Но белоярского автобуса нет, как нет ни малейших его признаков. У него это иногда бывает, особенно когда я на самолёте из Москвы прилетаю. Добрые люди в райкоопе в Мошково позволяют мне позвонить по телефону домой; какие замечательные простые нравы царили в то время! В своём районе звонки бесплатные! В трубке я слышу солидный мужской голос, и кричу радостно:

– Папа! Пап!

– Никакой не папа!

– Ой, извините, пожалуйста! Я к Норкиным звоню!

Я в растерянности медленно кладу трубку, но уже у самого рычага из неё спокойно сердито доносится:

– А это и есть квартира Норкиных, только никакой не папа!

– Да-а? А кто это? – я так и вижу: кто-то чужой жутко расхаживает по нашему дому, и почему-то в обуви, не разувшись!

– Дядя Сеня! Семён Романович!

Но про рейсовый автобус Семён Романович, конечно же, ничего не знает. Мама на работе. У папы забой. Вот так гости у нас!..

Всё же я как-то приезжаю. Дома, хотя и нет родителей, но всё равно очень хорошо, уютно; тётя Валя такая милая, домашняя; обутым, конечно, никто не ходит, и я очень рада; но прямо с порога – разбирательства:

– А чего ты так визжала, а: “па-ап, па-ап”?

Для начала – я довольна, я просто счастлива, я – дома! А что я так обрадовалась?! По телефону голоса легко спутать, я думала, это папа, извините, Семён Романович!

– Не в том дело, и неважно, кто это был, а чего уж так визжать-то!

Я отрываюсь от этого трудного диалога-препирательства, оставляю за нашими гостями последнее слово, и перехожу на правильный внутренний торжествующий монолог: а вот нет у Вас, Семён Романович, дочки, и Вы, наверное, завидуете, что можно так радоваться папе даже по телефону.

Семён Романович нечаянно услышал то, что ему вовсе не было предназначено.

Я понимаю, что никто не знает и не догадывается о моём приезде, и решаю, что надо сообщить об этом папе и маме! Только не по телефону, конечно; что за разговор по телефону, если я приехала домой! После чая и краткого рассказа про свою жизнь в Москве я иду к маме на работу, потом на забойный пункт, остаюсь там немного «посортировать». Ведь это моя будущая специальность!

Вечером мы с папой приходим домой; тем временем мама и тётя Валя нажарили ароматных сочных котлет. Семён Романович сходил в магазин за водкой. Но как неудачно они приехали! Нам нельзя пить никакую водку! Обычно пишут заранее, мол, мы приедем к вам в гости в такое-то время, и уж мамочка моя не затруднилась бы сформулировать, почему хорошо приехать в любое другое время, кроме ноября – папа работает допоздна и без выходных.

Твердохлёбы гостили у нас уже, наверное, с неделю. Тётя Валя умудрилась заболеть: она отравилась тем, что попробовала сырой фарш, достаточно ли он посолен. И зачем я, Таня, так сделала, никогда раньше я не пробовала фарш; да чёрт бы с ним, пусть бы он был недосолен, сетовала она мне потом в сердцах. И правда. Моё неожиданное появление почему-то словно подливает масла в огонь; весь вечер разговор не мирный, а какой-то беспокойный. Я рассказываю тёте Вале о своей жизни, например, так: «Вернулась в общагу…» Я не могу по-другому сказать, я даже не замечаю, как я говорю, но её буквально передёргивает: «И маме тоже так говоришь?! И Любе?! А может быть им неприятно будет такое от тебя слышать!» Я с размаху не могу понять, кто такая Люба… И маме, и папе, конечно, тоже так говорю, отвечаю я про себя; мама меня внимательно слушает и никогда не исправляет, не перебивает, никогда не делает мне замечаний; уж тем более так сердито.

Утром они решают уехать. Так же неожиданно, как приехали; нагостились. Мы все идём провожать их на трёхчасовой автобус.

Какое солнце сияет! Как снег скрипит! Какой приятный лёгкий морозец! Папа приходит на автобусную остановку прямо с работы, он торопливо снимает перчатки, закуривает, жмёт руку Семёну Романовичу и говорит ему тихонько, но я слышу: «Спишем! Спишем!» Это он так завуалированно извиняется. Дождавшись отъезда автобуса, папа быстро идёт не домой, а снова на ферму. Мы с мамой провожаем его задумчивыми взглядами. Со спины кажется, что он молод – плечи расправлены, шагает энергично, по-солдатски; на самом деле, я знаю, что папа чувствует себя как бы хозяином всей этой деревни, а забой – это не что иное, как уборка урожая, как любят писать в стенгазетах и всевозможных агитлистках. И до конца забоя ещё очень далеко, работы много, расслабляться рано.