Азат ГМ - В страхе прозрения

– Нет… – также мягко ответила студентка первой парты.

– А кто тогда ответственный за порядок в этой группе?.. Он у вас есть вообще? – обращаясь уже ко всем – громко, как-то пренебрежительно и, внеся в мимику выразительный штрих брезгливости – спросил преподаватель текстологии и ищущим, тревожно беглым взглядом пробежался по аудитории туда-сюда.

– А зачем он вам?.. – неопределённо раздалось из тёмных глубин аудитории.

– Ну, кто представитель группы? С кем здесь вести «официальный диалог»?..

– Ведите со всеми, никто не против, – вновь неопределенно отозвалась группа.

– За журнал кто отвечает?!..

– Надо срочно прочитать «Палату №6»! – вдруг пробила неудобного студента неожиданная мысль. – Чего ему надо?! А?! Отношение решил со мной испортить?! Специально, да?! Читал бы спокойно себе лекцию… – путаясь в мыслях и в языке, соображал студент, приподнимаясь и садясь приличнее, сложив перед собой руки, в стиле советского школьника из первого класса.

В аудитории на мгновение воцарилось всеобщее молчание и тишина.

– Официально?.. – серьёзно спросил студент-первоклассник.

– Да хоть как! – в крайней степени нервного расстройства воскликнул педагог в мундире.

– Ну…, я официально… – произнеся первую и последнюю части предложения тихо – но посреди предательской тишины прозвучавшее ясно и чётко – с расстановкой, почти по слогам, медленно и как-то неуверенно, с оглядкой на предательски пустые задние парты – словно было сказано только потому, что никто более в этом не сознавался, а разрядить напряжённую обстановку надо – и – в надежде, что педагог не услышит и не поймёт – быстро пробегая, не удобное в данном случае, личное местоимение, признался сидящий на последней обитаемой парте – почти лысый, с предательской царапиной возле глаза – опоздавший студент в спортивном костюме. К этому ему захотелось добавить ещё что-нибудь, например: «Дальше что?..» однако, с великой мукой внутри себя, где временами брезжил спрятанный лучик совести, ему всё же удалось сдержать свой язык, отчего вдруг почувствовал в себе неприятное ощущение перегоревшей, невостребованной мысли.

Но наивное и даже глупое предположение, что педагог глухой, да ещё и… дурак, не оправдалось:

– А у вас ещё неофициальный есть?.. – с секунду промолчав, и казалось, ещё выразительнее скорчив брезгливость мимики, с видом хищника оценивающего вдруг возникшую ситуацию, с великой надеждой цепляясь за последнюю, проплывающую мимо, «щепку» и страшно ругая себя за отчаянную глупость вопроса, спросил преподаватель.

– Нет, с чего взяли?.. Ещё никогда не было! А так разве бывает?.. – бодро и громко, весело улыбаясь, отчеканил студент.

– Ну, поехали дальше… – бросив пристальный холодный взгляд и ничего не ответив студенту, сказал человек в мундире, сел за стол и продолжил, как ни в чём не бывало, свою лекцию.

Однако во всём этом и заключался самый красноречивый ответ, какой никогда не выразить никакими словами. Каждое, даже самое незначительное движение мимической детали в лице его, и всякое едва уловимое движение мундира и всего остального вместе взятого, что и называют «невербальным языком общения», во всю свою мощь «невербального горла» кричало, что в этот момент он словно «вздохнул с облегчением». Как будто всё это время терзающая его ноша ответственности, наконец, была сброшена, словно скинул с себя какой-то тяжёлый и совершенно не нужный ему груз – гнетущее бремя, которое он нёс ради кого-то, но только не для себя. И в то же время, неожиданный беззвучный ответ педагога, казалось, давал понять, что пред мысленным его взором вдруг раскрылся давно заведённый им список, в нём тут же нашлась нужная фамилия, напротив которой, хладнокровно, без сожаления, раз и навсегда был поставлен жирный-прежирный крест…

Так Алекс познакомился с Грецким. Знакомство вышло хорошо, и надолго отпечаталось в памяти в виде яркого образа – устойчивого стереотипа – «ярлыка». Именно с тех самых пор – то есть с самого первого дня – и не заладилось. Месть преподавателя как в дальнейшем выяснилось, была долгой, мучительной и непримиримой…

Прошло всего пару лет, а нынешний Грецкий уже не тот худощавый, «зелёный» гусар-педагог в мундире, а расчётливый, всё видящий и всё знающий, много понимающий, в строгом деловом костюме, гладковыбритый деятель педагогических и филологических наук…, но «ярлык» на Алексе так и остался висеть. «Официальный диалог» вёлся теперь со всеми, со всеми преподаватель был «на дружеской ноге», но только не со старостой.

Итак, возвращаясь в аудиторию, где группа слушала лекцию по журналистскому мастерству: Грецкий, не придавая серьёзного значения записке Алекса, продолжал лекцию, Алекс, не обращая внимания на лекцию Грецкого, дописывал записку. А в записке – изобразив на лице злорадную улыбку и покраснев от силы мыслительных процессов – всех, со страшным сарказмом, ругал за «неправедность мыслей». После чего скомкал исписанный листок, дождался, когда преподаватель повернулся спиной, беззвучно встал и, замахнувшись, бросил записку на первую парту – прямо в руки Изольды.

Изучив реакцию группы на свою же короткую запись, Изольда, медленно развернулась, снисходительной иронией, почти с усмешкой, посмотрела на Алекса, и, не выразив более ни одной эмоции, покрутила пальцем у виска.

Алекс был доволен и погрузился в тетрадь, увлечённо продолжая свои «изобразительные искусства», которых становилось всё больше, а полезного текста лекций всё меньше. Случись тетрадям Алекса, спустя сотни лет, оказаться под землёй и попасться археологам будущего – учённые забьют тревогу. Сенсация облетит весь мир. Будут собирать совещания, консилиумы, организовывать кружки и неформальные встречи. Будут обсуждать проблему в долгих онлайн-дискуссиях за чашкой чая или споря в курилке, выступать на конференциях с толстыми многочасовыми докладами в портативных устройствах вшитых в мозг. С громкими заголовками писать статьи в научные издания – системы «психических энергий» коллективного сознания человечества. Будут пересмотрены многие фундаментальные представления о мире, о зарождении человечества, о его развитии, о роли письма, искусства и вообще всей интеллектуальной деятельности в истории человеческой цивилизации… Открытие станет притчей во языцех – ведь налицо явный феномен: обратная эволюция письма к первобытным символам-рисункам.

Каждый раз, когда неминуемо наступал страшный день отчёта – сессия, Алекс огорчался, открывая свои лекционные тетради и видя в них: разрозненные фрагменты непонятных фраз; бесполезные рисунки; отстранённые от темы лекций бестолковые переписки, и всё что угодно, но только не полноценные, чистым и понятным подчерком записанные конспекты. Но горечь разочарования длилась недолго: тетради тут же закрывались, куда-то бросались, и Алекс обращался к своему «спасителю» – Тристану, веря в его непоколебимую надёжность, что, кстати, всегда оправдывалось – готов он был абсолютно! В каких только видах не было у него шпаргалок – и распечатанных с четвёртым шрифтом и с пятым, и обрезанных и в целых листах, и разложенных по порядку и пронумерованных по билетам, и: «Я нашёл такую гениальную вещь – маленький беспроводной наушник, связанный с телефоном – кто-нибудь стоит за дверью и диктует тебе, а ты записываешь и сдаёшь! Самая надёжная штука! В домашних условиях легко можно изготовить, только вот материалы дорогие…». Если бы кто учредил специальную премию «Шпаргалки» – Тристан бы брал в ней первые места.