Юрий Теплов - Первая любовь

Через неделю после нашего первого общения он подошел ко мне, доложился по форме и объявил, что собирается жениться. Как поступать в таких случаях, я понятия не имел. Потому торжественно произнес:

– Желаю вам счастья!

– Мне бы сначала увольнительную, – скромно улыбнулся Гапоненко.

– Да-да, – сказал я и сунул руку в карман.

Командир батареи дал мне два бланка увольнительных записок, которые я мог использовать в особых случаях. Вот и появился особый случай.

– В общем-то, я еще не в загс, – сказал Гапоненко. – Пока родителям ее представиться. Они специально для этого приехали.

– До отбоя хватит? – спросил я.

– Так точно…

Когда прошла вечерняя поверка, и до отбоя оставалось пятнадцать минут, старшина-сверхсрочник из фронтовиков спросил меня:

– У вас Гапоненко не жениться отпрашивался?

– Жениться. А что?

– Готовьтесь к ОВ, товарищ лейтенант, – сочувственно произнес он, имея в виду «очередной втык».

– За что ОВ? – спросил я

– Прошлый раз, когда он был в самоволке, тоже говорил, что женится.

У старшины было четыре класса образования, четыре фронтовых ордена и четверо детей. Он любил непонятные умные слова и частенько вставлял их в разговор невпопад. Звали его Терентий Павлович. Офицеры и комбат обращались к нему по отчеству – Палыч. Солдаты между собой тоже называли его Палычем. И частенько цитировали его крылатые выражения: «Грязный подворотничок – это источник заразы и венерических болезней», «Эти тумбочки и кровати, и еще перловую кашу вам придется любить три года».

На солдат Палыч никогда не орал. Провинившихся не распекал, а поучал. Да и салаг лейтенантов мог подправить советом. Если бы такие старшины-сверхсрочники сохранились до наших дней, не было бы в армии ни дедовщины, ни плутовской демократии, что расплодились позже.

– Что же делать? – спросил я старшину.

– Ждать. Авось явится вовремя. Из беспризорников Гапоненко – скидку на это надо. Не дай Бог, подполковник Хаченков узнает, тогда и вам, и мне взыскание.

Хаченков был командиром полка. Мы называли его между собой Хач. Я спросил:

– Давно он полком командует?

– Второй год. После академии назначили. Пороха на фронте не нюхал, вот и не знает, как к подчиненным относиться. Не вешай нос, лейтенант! Если твой солдатик не явится, экстро доложи комбату, – все-таки ввернул словечко старшина. – Он мужик тертый, скажет, что делать.

Трубач сыграл «отбой», а моего подчиненного все не было. И я о его отсутствии доложил комбату. Гапоненко опоздал на полчаса и явился навеселе. Командир батареи управления капитан Шаттар Асадуллин прибыл разбираться самолично.

Пожалуй, с комбатом мне повезло. Мало того, что по пустякам не придирался, так еще и земляком оказался: тоже из Башкирии. Он успел захватить войну, получить медаль «За отвагу» и послужить в побежденной Германии. Отличившегося в боях сержанта послали на краткосрочные офицерские курсы. Через три месяца сержант стал младшим лейтенантом, и дорос в итоге до капитана. По-житейски мудрым был наш комбат. Подчиненных в обиду не давал. Сам казнил и миловал. Втык от него я, понятно, схлопотал. Устный и частный. Докладывать начальству о ЧП он не стал, и нам велел молчать в тряпочку.

Жили мы с Серегой на частной квартире у колхозного конюха тети Маруси. Домой приходили поздно. Мылись, брились. Тетя Маруся доставала из подпола бутылку вонючего чемергеса из бураков, ставила на стол чугунок с картошкой в мундире и миску с солеными огурцами. Мы принимали на грудь по неполному стакану, заедали хозяйским угощением и садились готовиться к завтрашним занятиям. Вернее, садился, в основном, я. Серега чаще отлеживался или смывался из хаты. Занятия он ухитрялся проводить и без предварительной подготовки.

В субботу вечером мы отправлялись к церкви. Там, на небольшом пятачке, местные барышни устраивали танцы. После богослужения к танцорам присоединялся и батюшка, парень лет двадцати пяти по имени Андрей. Был он худой и долговязый, и, в общем-то такой же, как и все. Сергей заводил с ним разговор:

– Ты зачем в попы подался, Андрей?

Тот отмахивался и скалил зубы. А Серега допытывался:

– Из-за денег, да? – И не получив ответа, подъезжал с другого бока: – Ты хоть в Бога-то веришь?

Батюшка опять скалил зубы, и, в конце концов, Серега прозвал его Скалозубом.

Может быть, Скалозубу дали нагоняй за непоповское поведение, или по какой другой причине, но вскоре он обзавелся матушкой, привез со станции широкозадую Таньку-буфетчицу и остепенился.

Я тоже собирался во время отпуска «остепениться», но то было за дождями и метелями, будущим летом.

«Не загадывай, а то не сбудется», – сказала Дина в мой первый лейтенантский отпуск. Мы тогда были на даче ее родителей совсем одни. Сквозь занавеси на окнах просачивался лунный отсвет. На белой подушке ее лицо в обрамлении темных волос выглядело загадочным, как у Моны Лизы.

– Ты ведь можешь потерпеть? – шепотом спросила она.

– А ты? – тоже шепотом произнес я.

– Побереги меня, Лёня. Для себя побереги.

Мы не спали всю ночь. Лежали, тесно прижавшись друг к дружке. А ранним утром убрели по берегу тихой речки-чистюли Дёмы. Редкие паутинки висели в воздухе, и до кружения в голове пахли луговые цветы.

Просигналил гудок служебной отцовской машины.

– Мама приехала, – сказала Дина…

Она была примерной дочерью и совсем не примерным адресатом. Конверты летели только в одну сторону. От нее я получил всего два письма. Бывали дни, особенно после командирского втыка, когда наваливалась хандра. Тогда, вернувшись со службы, мы выжирали с Серегой бутылку чемергеса. Он жаловался:

– Изменили мы, Ленька, синим зайцам! Там, понимаешь, хоть тайга и сопки. А тут голый чер-рнозем.

«Чернозем» звучало у него как ругательство.

Я уже понял, что мы сваляли дурака. Мне даже приснилась однажды горная река, схваченная голубыми скалами. На самой вершине прижался к камням синий заяц. Сергей целил в него из карабина и никак не мог выстрелить. Потом заяц вдруг взвился в воздух и медленно полетел вдоль русла.

Я описал Сергею сон, и он ни с того ни с сего сказал:

– Возьму и вызову Ольгу.

– Не вызовешь, – возразил я.

– Правильно, не вызову. Тут бабья – хоть каждую ночь меняй…

Что бы ни было накануне, Серега вскакивал в пять утра, скидывал с меня одеяло и оглушительно орал:

– Подъё-ом!

Мы бежали к пруду, два километра в один конец. Впереди – Сергей, за ним – я с одной единственной мыслью: «И зачем мне это?» Сергей с размаха плюхался в пруд, успевал окатить меня водой, и лишь тогда я окончательно просыпался.

Была суббота, когда в полночь за мной примчался посыльный. Я вернулся со службы всего-то пару часов назад, все старался подружиться с «Мостушкой». А тут – нате! – посыльный. Меня вызывают, а Сергея – нет! Он успокоил: