Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма. Роман

Женя молчит, прислонившись к моему плечу. Я представляю лесную дорогу, шумящие под косым ветром сосны, два непохожих друг на друга озера и одинокую фигурку между ними, на вечном перешейке. С какого берега протянется рука, и что за высота тебя поманит? Плывут издалека года и облака, болотные огни горят в тумане…

– Слушай, Жень, – вспоминаю, – помнишь, ты вчера говорила, чтобы я написал книгу?

Женя кивает.

– Я уже начал весной, написал два рассказа. Но не знал, буду ли продолжать. Теперь придётся.

– Здорово. А о чём рассказы?

– Пока секрет.

– Ну скажи… Фантастика, наверное?

– Нет, мне по работе хватает этого добра.

– Значит, про девушек, – уверенно заключает Женя. – Угадала?

– Почему так решила?

– А что же ещё? Мы ведь, когда пишем, выражаем свою тайную мечту, правда? А какая у тебя мечта? Сидеть на берегу моря, и чтоб вокруг были девушки, да побольше всяких. Чтобы они, значит, тебя развлекали, готовили обед, приносили коктейли, купали в ванночке… – тут Женя икает, стукается головой мне в грудь, и мы вновь едва не падаем со скалы.

– Ну что такое! – произносит она, утирая слёзы. – Даже на работе так не угорала с коллегами!.. года два уже.

– А я гораздо дольше.

– Но знаешь, – продолжает Женя, – нет ощущения, что это не к добру.

– У меня тоже нет.

– Я тебя больше не буду мучить расспросами, подожду. Ладно? Хотя бы до весны. Если не забудешь.

– Не забуду, – говорю, обнимая её за плечи, – как можно забыть?

А Ладога шумит всё сильнее, мне на голову падает, отскакивает и катится вниз сосновая шишка, и солнце то прячется, то выглядывает из-за облаков, летящих нам навстречу.

1

Сербскую фамилию Огненов без оборванного хвостика «ич», тёмный цвет волос, непоседливый характер – всё это я получил в наследство от деда Георгия, никогда мною не виденного. Я и слышал о нём немного, и это легко объяснить: он умер в 1958 году, когда мой отец только пошёл в школу. Бабушка Нина прожила намного дольше, я хорошо её помню, но она была неразговорчивой, а я слишком мелким, чтобы расспрашивать. А потом мы вдруг оказались в разных государствах. Знаю, что в годы Великой Отечественной дед Георгий участвовал в Сопротивлении, весной сорок пятого, тяжело раненный, попал в советский госпиталь, затем – в санитарный эшелон, идущий на восток. Чудом выздоровел и остался в Союзе, работал каменщиком в старинном прибалтийском городе. Многие дома в нём помнят крепкие мозолистые руки Георгия Воиславовича. Я, разумеется, их не видел, но, когда гляжу на свои квадратные, жилистые, поросшие густым чёрным волосом лапы, чувствую, что они тоже достались мне в наследство.

Сыновья деда Георгия поступили в военные училища: один, мой отец, стал морским связистом, другой – ракетчиком. Они прослужили на двоих почти шестьдесят лет и за это время вычерпали весь армейский колодец в нашем дворе. По их дороге шагнул мой двоюродный брат, но вскоре уволился. Двоюродная сестра вышла замуж за лейтенанта, но и он, немного посидев на уснувшей у пирса подводной лодке, ушёл в деятельную гражданскую жизнь. Что до меня, то я сразу выбрал другой путь, ограничившись полутора годами срочной. Кстати, до сих пор горжусь, что не бегал и не косил, хотя это занятие в первой половине девяностых уже расцвело буйно и безнаказанно.

Моя жизнь делится на две половины, сегодня они примерно равны. Первая, от рождения до школьного выпускного вечера, прошла в странствиях по военным городкам. Большая часть этих путей пролегала в границах Крымского полуострова: от берега к берегу, от бухты к бухте. Окончив школу, я уехал в Ленинград, где живут другие мои бабушка с дедушкой, родители мамы. Вскоре сюда, уже в Санкт-Петербург, переселились и мои родители.

Но и путешествия мои неоднородны, в раннем детстве их было куда больше. Отца переводили служить из гарнизона в гарнизон, мы с мамой ехали вместе с ним. Это происходило так часто, что лет до одиннадцати у меня не было друзей: просто нигде не задерживался настолько, чтобы о ком-то потом вспоминать, кому-то писать письма. Но я не страдал от этого, ведь друзей можно придумать. Я рано научился читать и сам по названиям выбирал в магазине книги, просил купить. Некоторые из них и сейчас стоят у меня на полке – вот, например, «Дети подземелья»: обложку с двумя нарисованными мальчиками, моими ровесниками, и совсем маленькой девочкой когда-то заметил с улицы сквозь витрину. А уж с моим воображением… Это меня держал за ногу над каменным полом не такой страшный, как потом оказалось, Тыбурций Драб, и я пытался хоть немного развеселить несчастную Марусю. А потом освобождал итальянские города с матросами адмирала Ушакова, плыл по Миссисипи с Геком и Джимом и, недовольный открытым концом «Золотого телёнка», выдумывал героям новые приключения, не отнимающие богатство.

Мне вскоре надоело бездеятельно следовать за героями, примеряя на себя их настроения и поступки, захотелось проникнуть глубже и, подняв крышку авторского замысла, перебрать его тайные узлы. В сущности – обычное детское желание сломать игрушку, чтобы разобраться, как она устроена. Но книга лучше игрушки тем, что не ломается. Одно открытие, сделанное в те годы, неожиданно меня потрясло. Все помнят ужасную в своей нелепости сцену, когда разбогатевший на пятьдесят тысяч Шура Балаганов украл у гражданки кошелёк с одним рублём и, будучи пойманным, говорил в оправдание только: «Я же машинально». Но ни один, абсолютно ни один читатель не обращает внимания на то, что произошло чуть позже – когда Остап вернулся в Черноморск и встретил там Адама Козлевича, собравшего из обломков «Антилопу». Она имела жалкий вид, Адам, стоя рядом, деланно бодрился, и вот Остап, красиво облокотясь о борт, преподнёс товарищу… нет, не пятьдесят тысяч. А подержанный маслопроводный шланг. Сказав при этом, что ничем больше помочь не в состоянии, государство не считает его покупателем. Как же так? – недоумевал я. – Почему не деньги? Не можешь купить машину, так и не надо. Адам не Шура, он найдёт, как с толком употребить пятьдесят тысяч. Нет же, вот тебе в зубы дурацкий шланг – и до свидания! Тогда я, вероятно, и понял, что бессмысленно злиться на книжных героев как на живых людей, равно как и восхищаться ими. Они придуманы, все вопросы к творцу. Я чувствовал, что авторы заставили героя совершить поступок, абсолютно ему не свойственный. Ведь не жмот же Остап! И ничего такого с ним не произошло, отчего он стал бы жадным. Нет, он так и остался авантюристом, широкой душой, и, конечно, должен был щедро наградить Адама. А наградил – подержанным шлангом, встав при этом в драматическую позу и кося испытующим глазом на публику. Взрослые не обращали на это внимания. Я спрашивал, в чём дело, – никто не мог объяснить. Я на время бросил поиски ответа и вернулся к ним уже в старших классах. Тогда, кажется, и понял. Что именно понял?.. Придёт время – расскажу.