Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма. Роман

– Не так и похоже, поверь мне, мой друг!.. – успокоила Женя, подхватив мелодию, и, когда затихли последние смешки, продолжала: – Ты слишком самокритичный. И ведь без кокетства, всерьёз, вот что интересно. Видела я вас, творческих, ты первый такой.

Это было приятно слышать: вряд ли хоть один редактор или космонавт захочет выглядеть кокеткой, тем более в Жениных, красивых и искренних, глазах. Я, по крайней мере, такого не могу представить. Точнее, представить-то смогу, если надо, но понять – нет. Вот только не считал я себя каким-то особенно творческим. Так, разве что… совсем немного.

– А ты учился на юге, верно? – спросил наш босс.

– Да, кстати, мне тоже так показалось, – добавила Женя.

– В Крыму, – ответил я, – но живу здесь уже тринадцать лет. А почему вы так решили? Неужели до сих пор черноморский акцент?

– Нет, просто есть в тебе что-то такое… – Женя пошевелила тонкими пальцами, глядя вниз, на пурпурно-чёрные угли.

– …как будто кавказское, но не совсем, – договорила за неё Марина.

Я кивнул:

– Тормозят в городе, проверяют документы. Хоть раз в месяц, но бывает. На самом деле балканское, у меня один из дедушек серб. А родиться вместо Крыма я бы вполне мог на Дальнем Востоке или, скажем, в Североморске. Отец – морской офицер. Куда направляли, там и служил.

С милицией, если уж зашла речь, трудностей не испытываю: проверили, отпустили, ребята в последнее время почти все младше меня, толковые, доброжелательные, порой даже зовут к себе в славные ряды. Кто мог доставить неприятность ещё несколько лет назад, так это скинхеды. Было дело, я носил в кармане связку гаек и шайб на гитарной струне, и лишь после того как пустил её в ход и крепко рассёк одну непонятливую голову, эта публика исчезла с дороги. Вероятно, облик приобрёл необходимую завершённость, в глазах отчётливо проступила готовность идти до конца. Но об этом я у костра не распространялся, и беседу мы продолжали самую мирную.

– Значит, вам повезло, – сказал Даниил, имея в виду крымское детство. – Есть что вспомнить, наверное, не одна бесконечная тундра.

Я кивнул: найдётся, конечно. Хотя и тундра, куда меня однажды ранней осенью занесло, тоже понравилась, не хочу её обижать.

– …Корабли, мечты о кругосветном плавании, паруса, карты звёздного неба, – подхватила Женя.

– Было, конечно. Такой крапивинский мир…

– И гриновский, – добавила Женя.

– Но его под конец стала перебивать политика, – продолжал я. – Перестройка, гласность, съезды народных депутатов, долой КПСС, «Доктора Живаго» напечатали… Какие уж тут карты звёздного неба, когда в «Огоньке» дедушку Ленина разоблачили и он, оказывается, не такой добрый и мудрый дед, как нам всегда говорили, а вообще не пойми кто.

– Гриб, – припомнила Марина.

– Неужели в таком волшебном краю занимались этой ерундой?! – удивилась Женя. – Я ведь каждое лето ездила в Крым. Помню, какое это было чудо, сказка! И тут какие-то съезды депутатов…

– Для тех, кто приезжает летом, конечно, чудо, – сказал я, – а у меня наоборот. Жил там постоянно, к чудесам привык и не очень-то замечал, а сказкой был Питер.

– Интересно, какие противоположности сходятся! – заметила Марина.

Я взглянул на неё, Женя тоже, и в следующий миг все трое отвели глаза и уставились кто на костёр, кто на зубчатые вершины сосен, постепенно темнеющие на фоне зеленоватого неба.

– Спой знаешь что, – попросила Соня, – «Свобода вышла боком». Знаешь?

– Конечно, – ответил я, – среди ночи разбуди, спою.

И запел мгновенно, потому что песня эта волей изумительного автора начинается без прелюдий, сразу по существу:

И по тому, как вдохновенно и слаженно все подхватили, понял, что это – своего рода здешний гимн. Голос Жени так же выделялся среди всех голосов, как и лицо среди лиц. Неожиданно глубокий, альтового тембра, и какой-то очень вольный: представьте реку, не загороженную ни одной плотиной, вот примерно такое впечатление.

Я сыграл несколько песен, и гитару попросил хозяин, затем она совершила ещё пару кругов, останавливаясь у тех, кого не признала раньше, и теперь была покладистее, словно я победил изначальное недоверие. Марина с мужем Виталием пели дуэты собственного сочинения, эзотерические и, наверное, очень смешные для посвящённых. Я то слушал, то отвлекался, думая: трезвость – норма жизни, да? А почему такое кружение в голове и снаружи? И дым рисует какие-то символы: кажется, надо чуть напрячься, добавить усилие – и поймёшь. И сосны очень затейливо приплясывают вокруг, и луна… Нет, я мог поклясться, что пил только чай, заваренный на моих глазах из воды, которую сам черпал в озере. Откуда же всё? Вряд ли от песен о том, как Брахма драхму принёс Петухову, а заказана дхарма была. И курили в компании максимум двое, судя по запаху – американские сигареты с честным табаком, так что и с этой стороны никаких инсину… Тьфу! Я с трудом удержался от дурацкого смешка и заметил, что уже стемнело, подозрительно темно для белых ночей, в городе так не бывает. И у костра осталось несколько человек – среди них, кстати, Женя. Самое время начаться какой-нибудь чертовщине, но нет: Игорь поднялся с бревна, потянулся, разведя руки, как самолёт на тёмно-синем фоне, и посоветовал всем разойтись по палаткам. Завтра будет тяжелее, – сказал он. Оставалось только верить.

3

После разговоров о юге мне приснились Немирович и Данченко. Вообще-то, в действительности никаких Немировича и Данченко не было. В нашем крымском посёлке работал яхт-клуб, через который прошли, наверное, все ребята старше третьего класса. У начальника яхт-клуба, Константина Михайловича, было своеобразное чувство юмора. Экипажи он подбирал так: Нехорошев – Плохих, Глухов – Слепов, Волкова – Зайченко. Я однажды брякнул, что, если бы у нас были Немирович и Данченко, непременно оказались бы в одной лодке. Почему именно они, а не Мамин и Сибиряк, не знаю, но шутка прижилась и гуляла ещё пару лет. «Все готовы, кого ждём?» «Немировича с Данченкой!» «Ты не обгонял Немировича и Данченко?» «Кто же их обгонит, летят быстрее ветра!»

Странно, что я никогда не пытался вообразить их как реальных людей. Потом забыл на много лет, и вот пожалуйста – явились. Управляют четырестадвадцаткой, 4 4 Яхта юниорского класса длиной 420 см, отсюда и название. Данченко – рулевой, Немирович – матрос. Хотя бы по этому поводу не грызутся, каждый считает своё место главным. А вообще они терпеть друг друга не могут, противоположны во всём. Немирович – широкоплечий, с виду медлительный и невозмутимый, из тех флегматиков, которых лучше не злить, вроде Пьера Безухова. Данченко – тощий, весь на пружинах и шарнирах, выпаливает двести слов в минуту. Слушают разную музыку, читают разные книги: Данченко – больше военные, Немирович – об одиночных кругосветках. Так и живут, переругиваются иногда, скрипят зубами; но просить Михалыча, чтобы рассадил, у нас не принято, а напрашиваться действиями – скажем, подраться на борту, – тем паче.