Соня Дивицкая - Дневник невестки

Увы, это не лечится. Поэтому если ваша свекровь завизжала – просто отойдите подальше. Не мешайте маме наслаждаться. Пусть отрывается, как может.

И тогда Антон заявил:

– Потому что своих собак вы любите больше, чем детей. Раз так, я буду жить в вольере, как собака.

Роза ничуть не удивилась. Ей уже приходилось слышать фразочку, что собак она любит больше детей, от своей же свекрови.

– Мы тебя лю-ю-ю-бим. – Она улыбнулась. – Сыно-о-ок, выходи.

Антон не ответил, даже не повернулся. И что? Что делать маме в такой ситуации? Моя бы стала штурмовать вольер, моя могла бы перегрызть решетку… Другое дело Роза. Роза Михална нюни разводить не стала, вздохнула только:

– Как знаешь, детка, как знаешь… Ты уже мальчик большой.

Волноваться было не о чем: ребенок дома, на глазах, живой-здоровый. Он продолжает убирать вольеры, кормить собак. И сам не голодает – вон какие в саду растут чудесные большие груши!

Дни стояли теплые, ночи тоже, Антон спокойно спал на воздухе, завернувшись в старый туристический спальник. И ему действительно никого не хотелось видеть и не хотелось никому показывать свои зареванные красные глаза.

А как же было не поплакать? Мы все рыдали по своим собакам, до самых свадеб, до рождения собственных детей. Мы все заводили щенков приблизительно в одно время, лет в пятнадцать-шестнадцать. У меня появился ньюф, у Антона борзая, у Вероники ротвейлер (он ей вполне подходил). И мы носились со щенками как ненормальные, потому что собака была единственным источником нашего чувственного самовыражения.

Тут все понятно – возраст. Мы выросли, родители нас перестали брать на ручки, мы оказались в холоде, а тут вдруг теплая собачья шерсть… Кого обнять? Собаку. Кого погладить? Песика, кого ж еще! Собаки на нас не орали, всегда нам радовались… В общем, это была компенсация любви. Нам хотелось, чтобы кто-то полюбил нас точно так же, как собака – без вопросов и навсегда. А пока желающих не было, мы принимали своих щенков слишком близко к сердцу, и когда они у нас умирали, мы оплакивали их как людей.

Это был стресс. Меня отпаивали валерьянкой. Веронике купили путевку на море, чтобы она развеялась. Антон страдал один в вольере.

– И как ты успокоился? – Это я уже потом, спустя много лет, у него выясняла. – Скажи мне, что ты чувствовал тогда?

– Я ничего не чувствовал. – Он мне ответил. – Я это пережил.

Я знаю, как он все переживает. Технология проста. В его сознании есть железный ящик, он замыкает туда все черные эпизоды. Закрывает все плохое на кодовый замок, а шифры… шифры он умеет забывать, он совершенно их не помнит. В отличие от меня Антон никогда не ковыряется в своем черном архиве. В тот день, когда я прискакала к нему как нянечка к барчонку, он вышел из вольера – и больше никогда ни слова не говорил своим родителям про эту рыжую собаку.

История у нас не про собачку. Вздохните и расслабьтесь. Хочу вам кое-что сообщить в связи со всем вышеизложенным. В отличие от донны Розы все другие матери парней, с которыми я в юности крутила шуры-муры, меня боялись. Почему? Ведь я не состояла на учете в детской комнате милиции, не ширялась, не занималась проституцией, не валялась пьяная по кустам… Чем я пугала бедных женщин? А ничем. Они боялись своих же собственных фантомов. Каждая из них видела во мне монстра, который хочет забрать у нее детеныша и заодно прихапать жалкое семейное барахлишко.

Что защищали эти клуши? Какие сокровища? Ни одна из них не была английской королевой. Никто из них не обладал ни титулом, ни фамильным замком, ни виноградниками… Но все боялись страшную меня, в то время как бояться нужно было мне.

Боялась первая. Мне было-то всего пятнадцать, и я была невинна, как слеза, но мама моего парня, уважаемый работник торговли, боялась, что я заберу у нее единственного сына и ничего не оставлю взамен. Тут все понятно – работник торговли, она привыкла совершать обмен, деньги – товар – деньги.

Вторая мама тоже меня боялась. Не видела ни разу, но боялась. А мало ли… вдруг я плохая? К тому же у него таких, как я, бесспорно, будет еще сто.

Третья мама выскочила замуж в восемнадцать – и теперь панически боялась, что ее сыночка захомутает такая же проворная девчонка. Но тут уж не бояться надо – радоваться.

Четвертая… Она была уверена, что сын попал в религиозную секту. Я так его уматывала, что у него не оставалось сил на беседы с милой мамочкой. Она его о чем-то там расспрашивала, а он только молча кивал. Уж извините… Слабенький попался.

Всех этих мам объединяло одно – они вообще боялись девушек. Любая девушка сына была для них проблемой. Как, впрочем, и снег, и дождь, и жара. Никто из них не разглядел во мне источник неиссякаемого счастья, а я была прекрасна, я скромненько поблескивала в нашем тихом городишке, как серебряная подкова в придорожной пыли.

В нашей чудесной семейке есть обычай – тащить всех в баню. Банька расслабляет, голенькие в парилке, мы все моментально становимся друзьями. В бане сближение происходит гораздо быстрее, чем в каком-нибудь ресторане или даже за семейным столом. Таким способом эти хитрые люди заманили и свою первую сноху, и вторую, и меня, и зятя…

Раньше я никогда не предавалась этой русской забаве. Когда я легкомысленно согласилась попариться со всеми, мне даже в голову не приходило, куда все это заведет. Я все еще думала, что просто зашла на чаек к школьному другу, но мне уже пришлось раздеваться. Потом меня хлестали веником, толкали в ледяной бассейн. Любезный папочка и мужики из свиты легендарной Розы раскрыли варежки и любовались на мои шикарные рельефы. Они насмешливо поглядывали на Антона: «Детеныш, и куда тебе столько счастья в одни руки? Не донесешь ведь, надорвесси!» Антон не обращал внимания на их ехидные рожи. «Вы за меня не бойтесь, донесу», – примерно это говорил его прямой серьезный взгляд.

А я-то радовалась, как ребенок! Наконец за все лето в первый раз как следует отмылась. В нашем доме шел страшный ремонт, в связи с газификацией сломали печку. Известка, глина, сажа – все это не смывал убогий душ, и только после бани я себя почувствовала по-настоящему чистой. Поэтому и улыбалась, и блестела, как стерилизованная баночка.

Роза Михална выдала мне махровую простыню, и мы присели отдохнуть. Блаженствуя, я вытянула ножки. На работе мне приходилось целый день бегать – журналистов кормят ноги, молодых тем более. А маменька тем временем намазывала мордочку. И мне протянула свою банку с кремом. Я начала читать на этикетке: увлажняющая питательная маска…

– Что ты тут мне читаешь? – усмехнулась Роза. – Что ты глаза ломаешь? Бери – и на рожу намазывай.