Юрий Меркеев - Две полурыбки. Повесть

Сережиной жене казалось, что во всем было виновато его увлечение резьбой. Ведь когда он приходил с работы, садился за стол и извлекал недоделанную фигурку, Оксана, незаметно наблюдавшая за выражением его лица, не один раз отмечала, как при этом менялся его взгляд. Он становился не просто сосредоточенным, какой бывает у человека, занятого тонким и кропотливым делом, но в нем появлялось что-то для нее новое, непостижимое. Глаза оставались добрыми как всегда, добрыми… но чужими, будто видел он не кусочек обработанного дерева, а женщину из своих грез, ту самую, одну на миллион, с которой совпадет его серебряная полурыбка. И это пугало Оксану больше всего. В такие минуты ей казалось, что она абсолютно не знает своего мужа и перед ней находится чужой человек – чужой человек со знакомым профилем. В те мгновения, когда он уходил в свое любимое дело, весь окружающий мир, включая ее, самого близкого человека, переставал для него существовать. Это была молитва богу, немая мольба о том, чтобы ниспослано было то редкое и единственное счастье, которое один случай на миллион. Это был безмолвный крик нищего на паперти, который вымаливает у Бога любви… Когда Сергей брал в руки фигурку, оставались в этом мире только он и она, маленький творец и гигантская по затратам его сил фигурка. И больше никого вокруг. Наверное Оксана ревновала Сергея к его увлечению, и эта ревность вспыхивала с новой силой, когда он брал в руки не корабли, не лилию, не медвежонка, а ту незавершенную фигурку девушки, которая Оксане не давала покоя. Не раз в сердцах у нее чуть не слетало я языка язвительное: «Живем как шведской семьей – я, ты и твоя деревянная кукла.»

Оксана любила и тревожилась, и задавала вопросы… «Что случилось, Сергей? – спрашивала она, с волнением поглядывая на своего мужа. – Почему в последнее время ты ничего о себе не рассказываешь? Почему на все мои вопросы ты отвечаешь только улыбкой? Почему? Почему?» Сережа мягко обнимал ее за плечи и произносил ту самую округлую фразу, которую она неоднократно слышала и от мужа, и от отца, и от своих подруг, в искренность которых, впрочем, она уже давно не верила. «Подожди, пройдет, дай мне время… Наверное, это контузия…»

Друзей у Сергея почти не было. Сослуживцы по командировкам почти все определились в милицию, обвыкли там, заматерели, брали теперь от жизни все, что она дает, и даже больше… Два-три школьных товарища, забегавшие в иные времена посплетничать об общих знакомых, покурить и выпить вина, исчезли из его жизни примерно в то самое время, как Сергей решил изменить образ жизни – перестал есть мясо и выпивать.

Теща, привыкшая к странностям зятя, тем не менее очень болезненно отреагировала на его отказ от мясной пищи. Вегетарианство она считала одним из самых великих заблуждений человечества, была убеждена, что всякий христианин должен на исповеди каяться на Мясопусной Неделе за то, что не ел мяса, – ведь каются же православные во время Поста, что мясо едят, стало быть и наоборот нужно! – часто говорила, что Толстой Лев Николаевич мог бы прожить еще лет двадцать, если б не сглупил, отказавшись от мяса в пользу растительной пищи. Иными словами, Екатерина Васильевна была яростной защитницей мясоедства и с превеликим удовольствием проглотила бы какого-нибудь худосочного вегетарианца во время их гнусных проповедей отказа от мяса… Однако, – такова, видно, тяжкая доля всех тещ, – и к этой странности своего контуженного зятя она постепенно привыкла. «Повзрослеет еще… и блажь пройдет», – думала она.

Однако блажь не проходила. А вместе с этим в их доме стали появляться странные личности, особенно же выделялись худые, разряженные под хиппи, девицы, во внешности которых тесть усмотрел ту же отстраненность от жизни, что иногда всплывала во взгляде Сергея. В комнате зятя иногда висел какой-то тяжелый табачно-свинцовый дым, играла странная музыка и время от времени все собравшиеся там безудержно хохотали, хотя повода, кажется, никакого не было. Среди девиц выделялась одна – она была очень красива лицом. Звали ее Вероника. Однажды случилось так, что дома у Сергея никого не оказалось, а Вероника почему-то была одна. Она дала ему затянуться папиросой, потом полезла в карман своих потертых джинсов и достала оттуда серебряную полурыбку. Сережа достал свою и… рассмеялся – у него был хвостик от морского окуня, у нее – голова болотного сазана.

Продолжались эти «творческие вечеринки» не долго. Однажды тесть Сергея глубокомысленно изрек: «Это сектанты. Какое-то тайное общество. Сговор…» И это слово «сговор», пущенное подвыпившим тестем на кухне, вскоре было подхвачено всей многочисленной Оксаниной родней и через какое-то время вернулось к Сергею устами его жены. К удивлению Оксаны, Сергей громко безудержно расхохотался. Екатерина Васильевна, которая присутствовала при этом, метнула на дочь красноречивый взгляд и молча удалилась. «Диагноз» Василия Ивановича был подтвержден.

…Дни проходили незаметно. Незаметно наступили летние каникулы, долгожданное время для детишек и учителей средних школ. Отпуск почти на все лето, обилие солнечных дней, чувство освобождения, – все это нахлынуло на Сергея новым приливом бодрости, и он почувствовал, что именно эти летом ему удастся избавиться от своих тревог и сомнений и обрести долгожданный покой. За день до отпуска в школе в мастерской кабинета рисования тесный коллектив отмечал окончание года. Пили шампанское, веселились. Одна из коллег Сергея Петровича, выпускница Суриковки Марина пьянела быстрее остальных, рассказывала не очень остроумные анекдоты, смеялась над ними сама же, пыталась нашептать на ушко Сергею какую-то только ему понятную историю, о которой он впервые слышал… Потом почему-то они остались наедине, учителя куда-то волшебным образом исчезли, Марина ласково отняла у Сергея тросточку, с которой он не расставался из-за хромоты, поставила ее в уголок просторной мастерской, подошла к Сергею вплотную и

прижалась губами к его губам. Сергей почувствовал что-то неестественное и ненастоящее в этом поцелуе, достал из кармана свою серебряную полурыбку-талисман… И оказался прав интуитивно: и вес, и размер, и рисунок чешуек не совпадали вовсе. Однако это не омрачило общего веселья. Вернулись откуда-то по волшебству остальные коллеги, и пиршество продолжилось…

Фигурка девушки, над которой он трудился уже больше года, аккуратно стояла на журнальном столике под широким сводом настольной лампы. Когда вечерами Сергей, включая лампу, оживлял эту миниатюрную смотровую площадку и, откинувшись на спинку кресла, вглядывался в свое творение, он с радостью замечал, что не хватает каких-нибудь двух-трех штрихов в овале лица и линии шеи для того, чтобы творение было завершено. Мужчина понимал, почему так ревниво к его увлечению относилась жена – фигурка девушки была совершенно не похожа на Оксану, и при этом выглядела такой реальной, будто где-то совсем может быть недалеко от города, в котором жил Сергей, жила и ОНА. Такого просто не могло быть, чтобы не жила она, чтобы не дышала тем же воздухом, не ходила по той же земле… такого не могло быть, потому что не могло быть – величайшая из всех логик мира!