Юрий Меркеев - Трещинка. Для тех, кто любит магический реализм

Курочкин вытер со лба пот панамой и снова уставился на початую бутылку водки.

– Вы допивайте, задумчиво проговорил сочинитель. – Мне пока нельзя. Принял ударную дозу химии, от которой голова кружится как от водки. Так что у вас произошло со Шпигель? – спросил он.

Курочкин выпил еще стопку и попросил разрешения закурить.

– Пожалуйста, прошу вас, – проговорил сочинитель, подвигая к гостю изящную бронзовую пепельницу в виде крылатого дракона.

– Некрасивая получилась история, – смущено ответил художник. – Влюбилась она в меня, эта фурия. Проходу не давала. Заказы денежные подкидывала. А чем взяла? До сих пор не понимаю. Худая, длинная, как жердина, усы из-под носа торчат как кусты чертополоха. А нате вам – однажды добродетель моя дрогнула.

– Однажды? – улыбнулся сочинитель.

– Ну, не однажды, конечно, – рассмеялся Курочкин. – Только в самый пик нашей страсти она меня чуть под монастырь не подвела. Вы ж ведь знаете, кто у нее муж? Банкир.

– Как же она вас чуть под монастырь не подвела? – спросил заинтересованный сочинитель.

– Как? Пригласила она меня однажды написать с нее портрет обнаженной Данаи …это с воблины-то такой…, к которой по легенде золотым дождем солнечного света проникает в спальню Зевс – любовник. Ну, привез я к ней домой софиты, установил мольберт, приготовил кисти. Она легла, разделась. И тут, как в анекдоте, ее муж! Можете себе представить, что было? Она в крик, бросается ему в ноги, на меня пальцем тычет. Это, говорит, он – негодяй – соблазнитель, а я, мол, невинная овца. Не знаю, поверил ей муж или, как всякий рогоносец, захотел обмануться на счет своей блудливой жены, но охранники его так меня в тот день отметелили, что я потом два месяца по больницам кочевал. С телевидения я, разумеется, ушел. Слава Богу, пристроился в кинотеатре. Боялись брать, зная мстительный характер Нелли Николаевны. Так-то…

Курочкин осклабился и повторил еще сто граммов. От жары он стал заметно хмелеть.

– Я и пью из-за этой курвы, – певуче – пьяным голосом сообщил он. – Если бы не она… я бы… я бы… Может быть, еще человеком стал. Она меня предала, чтоб ей пусто было… Наказали бы хоть вы ее. Ведь ваша власть-то не от мира сего, – подмигнул окончательно захмелевший художник. – Что вам стоит, господин сочинитель, превратить ее, например, в жабу? Или нет, не в жабу. В крольчиху или в поросенка, чтоб узнала и она, почем фунт лиха. Нет, лучше в змею! – воскликнул он. – В змеюку.

– Хорошо, – неожиданно спокойно согласился сочинитель. – Я что-нибудь для вас сделаю. Но только и вы должны мне помочь.

– Я? – растерянно заморгал художник, но тут же воскликнул радостно: – Всегда готов! Как пионер. Если дело благое, то я всегда – за!

– Послушайте, Иван Мефодьевич, я хочу создать магический театр, в котором вы и двое других героев должны будете сыграть в моем исцелении решающую роль. Один герой уже дал согласие. Теперь ваш черед. Скоро наступит ночь срывания всех масок, и каждый предстанет друг перед другом в истинном свете. Вас я уже вижу в образе ливанского юноши, который тридцать лет строил из знаменитого ливанского кедра замок для своей возлюбленной, и спустя тридцать лет невеста согласилась стать его женой перед Богом. Вы слышали эту легенду?

– Кажется, нет, – пробормотал Курочкин.

– Эта легенда древняя, – сказал сказочник. – Бедный талантливый ливанский художник влюбился в дочь богатого вельможи. Но когда он посватался, родители девушки заявили, что отдадут свою дочь замуж только тогда, когда жених построит для нее замок. Девушка любила художника и принялась ждать. Тридцать лет юноша сооружал из ливанского кедра замок, и когда построил его, то пришел к невесте просить руки. Родители ее давно умерли, сама она постарела, постарел и художник. Но любовь их была крепка, и когда невеста входила в замок, она прилюдно поклонилась терпению возлюбленного, так как вход во дворец был узок и мал. Художник ведь начинал свое творение тридцать лет назад, когда оба они были совсем еще юными. И я вижу, что в волшебную ночь, когда с героев спадут все маски, – продолжал сочинитель, – вы превратитесь в красивого ливанского юношу из легенды о замке из кедра. Так вы согласны?

– Да, – ответил размечтавшийся Курочкин. – Делайте со мной все, что хотите… – Он обвел мутным взглядом комнату сочинителя и вдруг совсем не по теме прибавил, вспомнив о своем неприятном хаме – соседе Перцеве, который в последние дни был особенно отвратителен и неукротим. – Вот если бы вы еще Ваську Перцева наказали, – пробормотал художник, смеживая сонные веки. – Этот хам надоел всему нашему дому… А ливанский юноша – это хорошо. Да, хорошо… Управы нет на этого Перцева…

Сочинитель улыбнулся, взял в руки волшебное гусиное перо и, окунув его в чернильницу, написал на листке бумаги: «В этот жаркий июньский полдень, когда православный народ возвращался из церкви, прославив Троицу, художник Курочкин направлялся на работу в кинотеатр с символическим названием „Мир“. Иван Мефодьевич был сильно пьян»…

Не успел он поставить в конце предложения многоточие, как художник таинственным образом исчез, так и не допив до конца столь желанный Курочкиным и подобным ему слабохарактерным, легко ранимым существам, напиток. Впрочем, в бутылке оставалась лишь капля «Растяпинской».

Госпожа Янь принялась убирать со стола остатки угощения, а в это время к дому уже приближался третий герой – стройный, подтянутый, крепкий молодой человек с узкой талией и широкими плечами. Он был одет в щегольской белый костюм, от которого исходил аромат дорогого французского одеколона; глаза его были прикрыты темными очками; рельефные мускулы угадывались под тонкой материей модного пиджака. С первого взгляда на него было понятно, что мужчина этот весьма уверен в себе, в своих физических и нравственных силах, и что за его плечами уже есть богатое событиями прошлое, которое людей слабодушных может и возвысить в своих глазах или раздавить.

Это был Олег Бойцов, в прошлом – известный растяпинский спортсмен, отсидевший пять лет за рэкет и хранение наркотиков, а ныне – не менее известный в Растяпине христианский миссионер и ведущий популярного среди молодежи ток – шоу о пагубном влиянии алкоголя и наркотиков.

Сочинитель не мог не улыбнуться, увидев, как вошедший в комнату Олег снял очки и галантно раскланялся с китаянкой, а затем в приветственном жесте протянул свою крепкую сухую ладонь сказочнику.

– Рад, рад приветствовать тебя, Олег, – ответил автор, вспоминая, в каком отчаянном положении он оставил своего героя несколько лет назад, бросив его магией слова в самую сердцевину постперестроечного ада – в сложное переплетение обстоятельств: в грех, болезнь, преступления, в тюрьму, – дав ему только надежду на исцеление животворящим словом христианского благовестия. И, как теперь видел сочинитель, Бойцов воспользовался спасительной нитью и выкарабкался из той зловонной ямы, которая погребла под собою миллионы юных человеческих душ. Имя той ямы была «наркомания».