Юрий Меркеев - Золотая Эльза. Повесть о детстве маленького волшебника

И я понимал, что в этом сумасшествии скрывалась какая-то тайна – приятная тайна возраста ангельского. В самом деле, те прекрасные девушки и женщины, в которых я влюблялся впоследствии, чем-то напоминали кошек… и непременно с золотистым окрасом волос – цветом красного янтаря, отшлифованного волнами поколений. И непременно с глазами яркими, голубовато-зелеными, как эфиопский опал, внутри которого застыло целое море, точь-в-точь, как у моей спасительницы из детства. И непременно с улыбкой на нежных губах. У меня возникало всякий раз сказочное ощущение того, что я влюблялся в одну и ту же принцессу, которая кочевала по реальностям с помощью тайного средневекового волшебства. Грешным делом мне иногда приходила мысль в голову, что те казненные инквизицией девушки, которым не посчастливилось родиться красавицами с зелеными глазами и рыженьким кудряшками, были одной и той же Эльзой, которая появлялась в моей жизни в самые трагические и опасные мгновения. Конечно, я не говорил ей, что знаю о ее перемещениях в реальностях, потому что она, кажется, до сих пор панически боялась оказаться на костре и всегда очень тонко чувствовала, когда я сержусь на что-то. Бывало так, что Эльза просыпалась в тревоге и прижималась ко мне, ища защиты и покровительства, а потом вдруг вскакивала резко, как испуганная кошка, увидевшая призрака, присаживалась напротив меня с распущенными рыжими локонами и горящими глазами, прожигала меня страдающим взглядом и спрашивала, не сердился ли я на нее? И я отводил глаза, потому что попадание ее было точно в сердце. Да. Иногда бывало, что я сердился на нее, на себя. На себя сердился, потому что сердился на нее. Это происходило в моменты, когда мой ум отрывался от сердца и начинал требовательно идти по прямой, когда сердце кружило по орбите вселенной. И она всегда чувствовала это каким-то звериным чутьем, отстранялась от меня, плакала и твердила, что ей опять снится один и тот же сон, в котором ее привязывают к столбу для костра инквизиции – ее, не повинную ни в чем, кроме отказа совершить блуд с толстым и важным соседом-бюргером. А я в ее сне, вместо того, чтобы броситься на защиту, стоял с потухшим взглядом в толпе зевак и прятал свою совесть в глупенькую одобрительную улыбку церковного благочестия. И был, как все. Это я! Маленький растерянный волшебник. Оказывался человеком толпы, одним из тех, кто во всеобщем хоре страха иметь свободу, славил тирана, потому что он позволил всякому желающему выбросить свободу на свалку, как слишком тяжелую ношу, и принять от него дар быть как все. Сладкая улыбка церковного благочестия. Молчаливое одобрение казни всех своенравных, осмелившихся оставить в душе личную свободу.

Когда я понимал, что Эльза может покинуть меня навсегда из-за моего малодушия, я менялся. Изгонял из себя мысли, разрывающие кровную связь ума и сердца, и они начинали работать сообща, и я сам чувствовал, как оживаю, наполняюсь волшебством, как оживает моя любимая Эльза.

Как горячи были наши встречи без расставания ! Она преображалась. Ей начинали приходить другие сны, изгоняя тревогу. В этих снах я был рыцарем, благородным разбойником, алхимиком, который спасает осужденную на казнь. Самыми разными путями. Но спасает . Был даже сон, где я забираюсь на крышу городской ратуши, и стреляю оттуда из лука стрелой в сердце своей возлюбленной для того, чтобы спасти от мучительного огня, который уже прикоснулся к ее платью. Разные были у Эльзы сны. Чаще те, в которых мы вместе ходили по небесной радуге, держась за руки, как дети. Во время таких горячих встреч наша любовь пылала с такой силой, что лампочки лопались в подъезде, и солнце вставало за окнами вместо луны, и птицы пели на улице в любое время года, а в душах звенели колокольчики. Счастье. Персональный рай.

В детстве все самые рискованные игры проходили либо на чердаке, либо в подвале, либо на покатой шиферной крыше. Старинный немецкий дом был четырехэтажный, широкий, с высокими перекрытиями, просторным чердаком и подвалом, проходящими по всей длине дома прохладными темными мрачными тоннелями. В подвале всегда было темно, таинственным образом пропадали лампочки, – возможно, поэтому его считали самым мрачным местом в доме. Подземельем, где водились крысы и привидения. Взрослые боязливо входили туда с фонариками, а мы, дети, испытывая, порой, мистический ужас, осторожно продвигались вглубь со спичками или с бенгальским огнем. Стены подземелья были влажными, красный кирпич придавал зловещий оттенок в тех местах, где сквозь стену просачивалась вода из прогнивших труб. В свете зажженной спички казалось, будто из стен сочится кровь замурованных призраков. Истории, рассказываемые о привидениях, живущих в подвале, передавались таинственным шепотом и нагоняли ужас даже на старожилов дома.

Привидения там точно водились. Потому как новые лампочки исчезали в первую же ночь. Или лопались, взрывались. Но чаще просто исчезали, как будто и не ставились вовсе. Как можно было объяснить эту загадку? Только наличием жителей подземелья, для которых свет был противен до боли.

Мне было пять лет – возраст, в котором страх еще не торжествует над наивной бравадой детства. Поэтому я принимал участие почти во всех мальчишеских играх нашего дома. А игры эти, надо сказать, были не безопасны. Одна из них называлась «минное поле». Суть ее заключалась в том, что игроку давалась всего одна спичка с коробком, и он должен был практически на ощупь пройти из одного конца дома до другого через темный подвал, в котором предварительно были разложены «ловушки-мины» в виде металлических обручей от бочек. Если игрок вслепую наступал на обруч, то «мина взрывалась», и острый край, как нож, врезался в ногу в районе голени – все равно, что наступить на грабли, – и после одного-двух «разминирований» игрок превращался в «раненного бойца», как минимум, с распухшей зашибленной коленкой. Можно было воспользоваться спичкой, но она давала некое подобие видимости пространства лишь на пять метров вперед, а потом начинала обжигать пальцы, и тогда игрок погружался в еще более кромешную тьму, поскольку глаза его на мгновение побаловались светом. Обручей-мин по пути было не меньше десятка. Шанс пройти мимо был невелик, а потому торжество победившего и себя, и свой страх, и других игроков дворовой команды было подобно счастью. Действительно, счастливым иногда называют того, кто просто избежал несчастья. Особенно, когда испытываешься во тьме, вслепую, надеясь исключительно на случай.

Как-то раз в воскресение мальчики постарше решили сыграть в «минное поле», и жребий идти первым выпал мне.

Перед игрой я успел приласкать и угостить лакомством рыжую Эльзу, дикую подвальную кошку, которую пытался приручить. Она в то утро была как-то особенно нежна со мной, будто почувствовала надвигающуюся опасность. Эльза крутилась около меня, будто я уже был ее хозяином: выгибала спинку, терлась о колени, вставала на задние лапки, как бы спрашивая разрешения забраться ко мне на руки. Такого проявленного чувства любви ко мне раньше кошка не выказывала. Ласкаясь, она была всегда настороже, и чуть слышала чужой голос или мое неосторожное движение, моментально исчезала в подвальном оконце.

Читать дальше