Сергей Смирнов - На границе стихий. Проза

Наконец, мешки и ящики кончились. Один из парней сказал Юрику:

– Сиди здесь, сейчас ещё привезём.

Юрик улёгся на груде мешков, под самым потолком, положил ноги на бак с горючкой и стал думать о жизни. Вспомнил мать, сестрёнку, зелень листвы на берёзах по дороге в Домодедово и почувствовал вдруг совершенно ясно, что его нисколько не тянет домой. Не тянет в Москву на шестой этаж девятиэтажного дома, откуда видно кусочек двора с детской песочницей, автостоянку, течение людей на улице…

– Завидую вам, геологам: солдат спит – служба идёт, – услышал Юрик знакомый голос технаря, не по-северному упитанного, стриженного и даже побритого, с бьющим в нос запахом одеколона.

«И чего я на них взъелся, – неожиданно для себя подумал Юрик, – может, технарю этому тоже тоскливо и одиноко, и он знает, что хоть и форма на нём голубая, и рубашка белая, и одеколон, а настоящим летуном никогда не будет. А будет вот так вертолётам хвосты крутить, и весь предел мечтаний».

Тут Юрик улыбнулся, вспомнив частушку:

«Вечно пьяный, вечно сонный

Моторист авиционный…

Нос в мазуте, хвост в тавоте,

Но зато в воздушном флоте!».

– Эй, хочешь, стишок прочитаю? – крикнул Юрик в открытую дверцу, что-то такое на него нашло, почти дружеское, но тут показался Глушков, идущий к вертолёту спиной вперёд, за ним, тоже задом, пятился грузовик.

– Ну, вот и работодатель и за что-то там радетель. Десант, за мной! – ругнулся сквозь зубы Юрик.

Теперь грузили железные болванки – буровое оборудование, – еле-еле втроём отрывали от земли. Наконец, покончили и с этим, отколотили о бетонку мучную пыль. Парни полезли в кузов, а Юрик с Коротаевым, не сговариваясь, двинулись к аэровокзалу. У шлагбаума на выезде с летного поля их обогнал грузовик, в кузове на полу тряслись те самые незнакомые парни…

– А главный-то всё же улетел! Слышь, практикант? – Коротаев явно повеселел. – И остальные с ним. Ну даёт Глушков, ну даёт… Вот так они всю жизнь и цапаются. Не по злобе, конечно. Это Глушков такой прямоточный, потому, может, и нелегко с ним…

– А у вас тут ни с кем не легко, – пробурчал Юрик.

– Не-ет, ты понимаешь, главному план давай. Хитрый, чёрт. Так ли, сяк ли, а глядишь – выкрутился… Только веры ему из-за этого нету. Вот вырастешь, сам большим начальником станешь – не забывай, что нельзя всё планом мерить, деньгами то есть. По-человечески надо. Это ж север…

– А чего же летуны такие фиги? – Юрик опять впомнил об интернатовских детишках.

– Ну-у, брат, летуны! Боги! А мы ползаем! По месяцу в поле выбираешься: погода, бортов не хватает. Зависимость полная. А потом уже на нас сверху наваливаются – понял, понял? давай, давай!: полтора-два месяца работы и привет, на зимние квартиры. Это, правда, в «сезонке» так, а другие вон круглый год на полозьях. Ничего, жизнь такая… У каждого, понятно, свои интересы. Вот взять, скажем, меня и того же главного. Я так понимаю, чтобы начальнику куда повыше пробиться, нужно на головы других начальников наступать, вот они и забывают про человеческое. А нам, нам-то куда ползти, пресмыкающимся? Ведь всё равно, что с печи на полати. Нечего нам делить, по-человечески если… Кроме, как говорится, – Коротаев хохотнул, – собственных ржавых цепей… Ладно, у них свои заботы, у нас – свои. К примеру, почему бы нам не мáкнуть по двадцать капель за третий интернационал, да с устатку? Ты как? Понял, нет?… Ты мне сразу понравился: я ведь трепачей не люблю. Звать тебя полностью как?

– Юрий Васильевич, – сказал Юрик.

– А меня Вениамин. Веник, значит… Юрий Васькович.

Магазин был на берегу той самой большой реки, которую Юрик видел с вертолёта. Даже сейчас, при солнце, она оставалась грязно-серой, с длинными лентами ряби и пены. Смотреть на неё было холодно, но когда спустились к самой воде, сели на выброшенное волной бревно, – солнце их пригрело, а ветер остался наверху. И они посидели так некоторое время, поглазели на реку, на едва видный противоположный берег, на катера и буксиры, уткнувшиеся носами в гальку. Происходила здесь какая-то своя, речная, жизнь, казавшаяся размеренной, устроенной и, вобщем-то, немудрёной: дымили себе печные трубы рядом с дизельными дымками, скрипели дощатые сходни, кто-то кому-то что-то кричал, долетал даже запах жареного, кое-где вместо флагов болталось бельишко.

– Курорт, – сказал Коротаев, – северные палестины.

Он достал из-за пазухи бутылку:

– И за что только деньги платят? – и противным голосом закричал: – Справа турки, слева англичане! Фрегат «Паллада» – огонь! – Пробка вылетела, спирт пролился на землю. – Разучился уже…

Юрику стало весело, непонятно только было, почему «уже».

В заскорузлых пальцах Коротаева нарисовался складной стаканчик. Не вставая, Веня черпанул воды из большой северной реки.

Выпили.

– Да-а, север, север… Уже почти двадцать лет талой водой запиваю, а понять не могу, что же он с человеком такое делает, что тот… ну… на человека, что ли, становится похож. Силу какую-то набирает… Иногда и дурную, чего говорить. Пьют, конечно… Но зато работают как! О-ой, как работаю-ют…

Коротаев снова зачерпнул воды: «Будем!».

– Веник, а у тебя жена есть? – спросил Юрик.

– Ну, во-от, – Вениамин, показалось Юрику, сразу протрезвел, – и ты туда же… Запомни, студент, где начинается север, там начинается развод. И всё, и отстань!

– А как же любовь, романтика? Хрупкие женщины рядом с полярными героями? – Тут уж Юрика явно понесло, спирт застучал прямо в темя.

– Ну-у… Ты дурак ещё совсем! – выкрикнул Коротаев. – Люди сюда приезжают жить и работать, а не природу покорять, понял?! Другой сейчас стал север. – устало продолжил он. – И северяне измельчали. Вот однажды, на Чукотке ещё, вскрыли мы на смене газовый коллектор. Ну, воняет и воняет, мало ли чего там. А мы с помбуром как раз за инструментом пошли. Возвращаемся, по сходням поднимаемся – я впереди шёл – открываю дверь: ка-а-ак рванёт! Уж не знаю, чего там получилось, а только улетели мы, как две фанерки. И помбур… планировал-планировал, но некоторое сотрясение всё же получил. И началось. Чем я-то, спрашивается, виноват? А на меня, не-е-ет, колёса покатили, будто я диверсант какой!.. Ну, эти – ладно, им положено, а помбуру-то чего? Так нет, стал писать везде, мол, ушиб головы, боли, мигрень, похороны, говорит, снятся, Коротаев, говорит, отвечает за технику безопасности, и до чего он её довёл, если я, молодой труженик, теперь инвалид. Небось, думал и проценты с меня урвать, а уж с государства – само собой. В общем, сука, выжил меня… А спроси – зачем? Что он хоть поимел-то с этого? В результате, конечно, ничего, потому что ему тоже сматываться пришлось: бригада больно на него осерчала. Видишь, Юрок, и не принял его север. Давай, что-ли, ещё… за тёплые края, за молочные реки, будь они неладны…