Алла Боссарт - Барабанные палочки (сборник)

Ехал Андрей то на юг, то на север, то на запад, а то и на Дальний Восток, в глухомань, где нанимался на какие-нибудь полевые работы, или плотничал, или шабашил рабочим в геологической партии, или браконьерствовал. За лето он наколачивал не так уж мало денег. Ближе к сентябрю, когда открывался сезон, Андрюха мог позволить себе купить лицензию и охотиться легально, не таясь. От хорошей жизни осталось отцово ружьишко с давно истекшим сроком регистрации, которое он возил в разобранном виде в рюкзаке. В далеких охотхозяйствах никаких бумаг на стволы обычно не спрашивали, а если проблемы возникали, Андрюха легко их решал старым российским способом. Егерская такса была повсеместно четыре бутылки хорошей городской водки плюс местная пушнина. Один соболь (колонок, куница) шел как две выдры или десяток тех же зайцев, и торг был не только уместен, но и обязателен.

Случались у него кабаны, на Вилюе подфартило раз с песцами, трех матерых самцов взял и одного недопеска. Но, к примеру, лис, да и вообще настоящего габаритного хищника не было на счету ни одного.

Между тем, мечта о серьезном звере была. Но медвежья охота открывается, как известно, только зимой, когда подрастает потомство. А к этому времени Филин уже возвращался на Калужское шоссе, чтоб ошибочно не сочли его окончательно пропавшим или мертвым и не конфисковали в пользу, как говорится, государства имущество. Грешить же и оставлять детеныша без мамки Андрюха не мог (хотя попадаются и такие твари).

Поэтому можно понять, какие противоречивые чувства испытывает Андрюха, буквально затаив дыхание и слившись с густым подлеском на краю поляны, поросшей длинной, седоватой и совершенно шелковой травой. На его глазах из малинника выходит к ручью огромная медведица с малышом и принимается за воспитание: загоняет медвежонка в воду, откуда он удирает, вздымая фонтаны брызг, а она ловит его чудовищной нежной лапой и, держа зубами за шкирку, показывает мастер-класс рыбной ловли.

Но в момент этой, можно сказать, идиллии Андрюху словно бьет поддых едва ли не сковорода этой самой медвежьей лапы. У него перехватывает дыхание, дико сохнет во рту, и как бы ледяной коготь начинает царапать спину под лопатками. Взмокшими вмиг руками хватает Андрюха ружье и припадает щекой к прикладу.

На поляну с другой от него стороны ручья, то есть ровно к медвежьей рыбалке, из леса на всем скаку с хохотом вылетают, гремя ведрами, пацан и девчонка. Медведица на удивление легко поворачивается и с утробным рычанием скалит желтые клыки: Андрюха видит это с необъяснимой четкостью, будто в морской бинокль. А медвежонок косолапо подбегает к девочке и большой головой бодает ее под коленки.

Андрей с колотящимся сердцем целится в затылок медведице, понимая, что должен уложить ее с первого выстрела, не задев ребят. Он хорошо помнит, что у гиганта есть всего три точки, куда можно стрелять наверняка: бабья левая подмышка и глаза. Два близко посаженных глаза на узкой морде. И при этом не задеть ребят. То есть как раз спасти их, понятно? А не задеть, едрена мать, в придачу раздразнив зверя какой-нибудь пустяковой раной!

Пацан падает и, подвывая, на заднице отползает от ручья. Психовая же девка весело и даже счастливо смеется, валится с медвежонком в ручей и там тискает, чешет, щекочет, как щенка. Медведица медленно подходит к этой сладкой парочке и ужасно, жутко медленно заносит лапу…

Андрюха зажмуривается, а когда приоткрывает один глаз, то решает, что вот, наконец, и достала «белочка», хотя за последние три дня он выпил не больше полбутылки – с егерем.

Медведица мирно лежит на боку и только что не мурлычет, медвежонок, прижавшись к ее животу, сладко чмокает, а девочка, словно нимфа ручья, вся мокрая, свернулась калачиком в густой шерсти медведицыного брюха и гладит его, что материнскую грудь.

Потом медведи ушли, а паренек, икая от истерики, как-то дремотно, обморочно пытался бить девочку по щекам, по рукам, по голове.

– Нишкни, нишкни, Колюня, – ласково ловила его руки Юля. – Она б меня нипочем не тронула, точно тебе говорю…

– С чего ты взяла? – хрипло спросил Андрюха, выходя из своего укрытия на ватных ногах и с дергающимся ртом. – С чего ты взяла, чертова дура?!

– А вы кто? – Юля испуганно спряталась за Кольку.

– Я человек, – сказал Андрюха подобно Сатину. – Человек, поняла, чума, а не медведь! Не-мед-ведь!

– А чо с ружьем? На медведей нет охоты, – строго сказала Юляша.

– Поучи-ка, без сопливых скользко. Твою мать! А если б она разорвала тебя нахер?!

– А вы, пожалуйста, не ругайтесь! – Юля вышла вперед, велев Кольке: – Иди, попей вон водички. И набери, а то придем с пустыми ведрами, как дураки.

– Братан твой, колдунья? – усмехнулся Андрюха.

– Не… – смягчилась наконец Юляша. – Колька это. Дружок с училища. А я не колдунья, не думайте. Просто…

– Послушный какой. Тебя все так слушаются или только медведи и Колька?

Юля засмеялась.

– А вы охотник, ага? В сторожке живете? А мы там недалеко с палатками. Приходите к нам. По дыму найдете, ага? А я – Юля. А вы?

– Приду, – сказал Андрей. – Чаем напоите?

– Гостям завсегда рады, – с неожиданной солидностью подал от ручья голос Николай.

На тринадцать человек, включая Игнатьича, имелось четыре палатки и столько же спальных мешков. В первую ночевку разбились по трое, мешки – девочкам, и палатку им на четверых. Пятая, Юлька, от спального места отказалась, захотела дежурить у костра. Коля вызвался напарником. Кто бы сомневался.

Впрочем, первую ночь на свободе никто спать не собирался. Глуховатый звон рюкзаков Анатолий Игнатьевич засек еще на пароме.

Парни, косясь на мастера, достали поначалу бутылки три портвейна.

– Вот это ты зря, – сказал Игнатьич совсем взрослому против остальных дембелю и, можно сказать, переростку Васе Хромову, которого вообще брать не хотел, зная общую бедовость хромовского семейства плюс опасная разница в возрасте с пацанами, причем отнюдь не в пользу Васиного ума.

– А чо такого-то! – сразу залупился тот. – Я рабочий человек, имею право!

Игнатьич правильно оценивал – с Васькой ему, если что, не совладать. Четырем сочащимся дурам, что хохотали сейчас в звездной ночи от Васиных армейских прибауток, очень скоро понадобится защита – от него же, пьяного, застоявшегося в стойле стройбата бугая. На пацанов, стремительно набирающих градус воли и крепкого шмурдяка, надежда слабая. Нервничал пожилой Игнатьич. Незаметно положил под правую (целую) руку ружье.

Юльке тоже было тревожно – по другой, правда, причине. Не нравилось ей ружье в траве. Разбуженная воплями у костра, гитарой, дико блеющей в Васиных лапах, самим огнем, с треском жрущим воткнутую вертикально сухую елку, – медведица бродила пока еще далеко. И Юлька изо всех сил старалась дать ей знак, чтоб шла прочь, что Игнатьич не промажет: давай, топай отсюдова, мамочка, золотая-дорогая, топай к своему мишутке, не трещи, миленькая…