Александр Лысков - Медленный фокстрот в сельском клубе

Новая жизнь родится в шорохе атомов…

Или же всё останется по-прежнему в этом мире…

Полоска не окрасилась.

Варя прополоскала стаканчик, положила в сумочку.

Посидела на закрытом унитазе, выкурив жадно до половины крепкую «камелину», затем решительно снялась с места и, войдя в банкетный зал, залпом выпила бокал вина.

– Вар-Вар, а как же тост? – изумился папа – Вячеслав Ильич.

Варя налила ещё вина, подняла бокал и срывающимся голосом произнесла:

– За дружбу!

Напоследок перед посадкой все выстроились в ряд, с задранными головами лицом к вывеске – названием ресторана. Полуметровые буквы цвета воронёной стали напоминали шрифт заголовка газеты «Коммерсантъ», что было сделано, видимо, умышленно с одинаковым использованием «ера». Или «ятя»? Доказывали друг другу, какая из них «ер», какая «ять» до тех пор, пока Вячеслав Ильич, вполне насладившись энтузиазмом спорщиков, не растолковал.

– Ять был знаком отличия грамотных от неграмотных, господа! – сказал Вячеслав Ильич намеренно, как полагал, весьма к месту привнося в свою речь изыск девятнадцатого века. – Ять означал звук «йе» под ударением. Даже есть мнемонические стихи на этот счёт. Вот, пожалуйста. – И, приняв позу стихотворца на эстраде, продекламировал:

С приличествующей долей насмешливости Нарышкин заметил:

– Реституцию вашу любимую и в грамматику желаете внедрить, господин профессор?

– Чудьйе-е-е-(ѣ)сно, Андрей Васильевич! – описав в воздухе букву ять, воскликнул Вячеслав Ильич. – Браво! Тотчас виден филолог! Признаюсь, очень бы желал возвращения в русский алфавит столь изящной буквицы!

В это время за их спинами раздался скромный женский голосок:

– Здравствуйте. Простите пожалуйста, вы в Окатово едете?

Первым среагировал на сигнал Нарышкин, всегда настроенный на волну зажигающих проявлений противоположного пола. Он обернулся и увидел молодую женщину с мальчиком за ручку.

В продолжение старосветской игривости в только что происходившей беседе он ответил:

– В Окатово. Непременно в Окатово, сударыня. Как изволите величать?

– Меня зовут Кристина. – Она говорила странно тихо, не кротко, а скорее тихо – вызывающе. – Я-массажистка для главного режиссёра. Я должна с вами поехать.

– Мы в теме, уважаемая. Тайским массажем владеете?

– Немного и тайским. Но в основном традиционным с элементами квантового прикосновения.

«Какая умненькая! – подумал Нарышкин, после чего и вся она открылась перед ним, прояснилась, будто из тумана вышла, образовала в этом тумане некие формы, называющиеся человеческим телом, но по сути являющиеся чем-то большим и не материальным, что можно назвать прелестью. И Бог знает в чём она, эта прелесть, состояла – в крепеньких ли загорелых плечах под лямочками платья невесомого, спадающего до узких щиколоток свободно, отчего скрытое под ним обретало некое восхитительное совершенство вопреки расхожему мнению о массажистках, как о женщинах мощных, чернорабочих; в тонком ли твёрдом породистом носе на бледноватом диетическом лице; в жилистых ли, с выступающими венами, профессиональных запястьях; а может, в этом мальчике рядом с ней лет пяти, одетом в льяной простенький костюмчик и сандалики на босу ногу, светловолосом не в мать (с гривой каштановых волос)…

Невозможно было объяснить природу силы, влекшей к ней Нарышкина, которому хотелось сейчас нахально пройтись по её боку своей ладонью, проверить, насколько воображаемое под сарафанчиком сойдётся с сущим…

– Можно я вас буду называть просто Тина?

– Можно.

И даже в этом «можно», в самой окраске этого слова голосом новой попутчицы услышались Нарышкину эротические призвуки.

Он ещё смог удержать себя, чтобы не кинуться вслед за ней к дверям микроавтобуса для поддержки, но уже Вита Анатольевна, чуя измену, оттолкнула его, отказываясь от его традиционной помощи у высокого порога «Малевича». Руку ей подала Гела Карловна, отлично понявшая причину резкого изменения психической конструкции разудалой компании.

А Варя хотя и жутко взревновала, но компенсировала боль животной радостью от того, что успела у двери авто подхватить за бока мальчика и подать его матери (Кристине) едва ли не со слезами восхищения на глазах.

Варя в минуту успела обольстить маленького пассажира клоунскими ужимками, потряхиванием – боданием дредами, и самое главное – планшетником, так что мать, недолго думая, позволила Варе взять мальчика себе на колени.

Варя млела.

Ребёнок под грудью сгустком солнечной энергии пронизывал её насквозь, согревал изнутри, до краёв наполнял жаром материнства, и она всем своим существом понимала сейчас похитительниц детей, природу их безрассудства; ясно становилось, каким сокрушительным может быть действие гормона ХГЧ.

«Так бы взяла и убежала, – думала она, и когда поглядывала на массажистку, глаза её враждебно сверкали. – Зачем он ей? Видно, что совсем не любит. Так быстро мне отдала. Наверняка это ей привычно. Разведёнка, одиночка, вечно не с кем оставить. К тёткам, к бабкам сунет, а сама – личную жизнь устраивать. Ютится в какой-нибудь коммуналке. Бедный мальчик…»

И Варя опять принималась внюхиваться в детскую макушку, незаметно целовала, тискала, в то время как он играл в «Расставь картинки» – в зависимости от звука выбирал изображение: услышал лай собаки – кликнул по барбосу, услышал жужжание – перетащил мышкой пчёлку.

Мальчишка, видимо, рос сорванцом, наивная программа ему быстро надоела, и, когда он обратился с просьбой: «Тётя, а можно стрелялку по шарикам?», она едва сдержалась, чтобы не облизать его веснушчатую мордашку.

Шарики на экране планшетника лопались каждый на свой лад, как живые. Мальчик уселся на коленях поудобнее, и Варя поняла, что он как бы отдался ей, операция захвата прошла успешно.

Ей теперь хотелось бы поваляться с ним на диване, пошалить, пощекотать, и чтобы потом он потоптался у неё на животе – это желание тоже было внутриутробным, бессознательным, хотя подкреплялось бабьим опытом, и если бы Варя была женщиной деревенской, то наверняка бы услышала от старух примету надёжного зачатия, мол, если чужой ребёнок помнёт, так своего на свет покличет…

На этот раз отнюдь не случайная дождевая тучка встала поперёк пути «Малевича» – горным хребтом на горизонте перегородил путь микроавтобусу арктический вал плотной облачности, как раз на месте перелома земной коры, на обрыве московской цивилицации, на черте, за которой и сама гравитация меняет полюса, и все реки начинают течь в Ледовитый океан, а не в Каспий или в Чёрное море, как ярославско-московские.