Мария Назарова - Нераспустившиеся цветы

Дети – цветы жизни. Они украшают наши будни и делают их ярче. Нельзя забывать и о том, что дети – это наше продолжение; поколение, которое сменит нас. От того, как мы его воспитаем, зависит будущее человечества. Дети – это цветы, которые требуют самой большой заботы, без нее будущее превратится в затоптанную клумбу.

Я хорошо помню себя ребенком, и во всех этих воспоминаниях я улыбаюсь. За это большое спасибо моим родителям – Назарову Михаилу Ивановичу, Назаровой Ирине Васильевне и старшему брату – Назарову Александру Михайловичу.

Все свое детство я верила в добрых волшебников, а когда выросла, познакомилась с настоящей феей, оберегающей часть подрастающей сейчас оранжереи. Она не летает на маленьких блестящих крылышках, не носит смешной остроугольной шляпы и даже не имеет волшебной палочки. У нее есть другое, более важное – доброе сердце. Мою знакомую зовут Надежда Первушина. Мне бы не хотелось прибегать при ее представлении к пафосным эпитетам и обзывать ее новомодными словами «общественный деятель» или же «член благотворительной организации». Я скажу проще: Надежда – это человек, благодаря которому сотни маленьких деток, оставшихся без родителей, чаще улыбаются, смеются и веселятся! Надежда организует праздники в детских домах и социально-реабилитационных центрах для детей.

Я поделилась с вами двумя примерами хранителей мира ребенка, но, к сожалению, в сказке под названием «Детство» есть еще и отрицательные персонажи. Они срывают цветы, даже не дав им возможности распуститься. Моя книга именно о таких цветах. Моя книга о детях, которые под влиянием жизненных обстоятельств стали взрослыми, еще не насладившись детством.

Эта ночь необыкновенно ярко освещена тихим шепотом света золотистых куполов церкви, в которой сегодня особенно многолюдно. Возле алтаря, сияя богато расшитым одеянием, стоит батюшка, из его уст кисельными ручьями льются речи служения, подле него на ступенях распевает православные песни церковный хор, а где-то в глубине толпы, возле правого малого подсвечника вырисовывается маленький силуэт хрупкой девушки. Каждый год в рождественскую ночь она приходит в этот храм к самому началу службы и уходит только поутру. Ее голова покрыта тонким шелковым платком цвета спелой черешни, а в руках у нее неизменно две тонкие желтые свечки – за здоровье каждого из родителей. Неподалеку от девушки сверкают две маленькие фигурки, на которые она уже в третий раз невольно кидает свой взгляд. Ее глаза устремляются к подсвечнику, где, кротко подпевая молитвам, следит за свечами маленькая послушница этого храма – земной ангелок с самыми добрейшими глазами, которые когда-либо удавалось видеть девушке. За спиной малютки пристроился мальчуган лет семи, одетый по-современному и, очевидно, пришедший сюда с верующими родителями. Эти ребята, наверняка, давно знакомы, именно поэтому он уже в который раз пытается завязать разговор с вышеописанной послушницей, в ответ ее лицо озаряется кроткой и очень стеснительной улыбкой, значение которой невозможно понять – отчуждение ли это или обычная скромность… Его детское личико освещено любовью, на ее глаза падает лишь свет церковных свечей. Он смущенно почесывает лоб, предпринимая очередную попытку заговорить с ней, она же, бросая на него добрый взгляд, тихонько краснеет и нежно окрещает свой лобик священным знаком в такт церковной песне… Но вот слабые полупрозрачные лучи утреннего солнца уже начали падать на заснеженные купола. Служба закончилась, и мимо этих двоих проплыла взрослая пара. Женщина, очевидно являющаяся матерью мальчугана, молча повела его к выходу. Послушница же направилась к белоснежной лестнице, ведущей в одну из церковных комнат. Уходя она несколько раз обернулась в его сторону, и ее щеки заалели. Храм практически опустел, пора уже и наблюдавшей за ними девушке уходить домой, но она почему-то не торопится. Ее шаги рисуют плавную траекторию к тому самому подсвечнику, а губы шепчут тихую молитву. Она просит счастья. Не для себя. А для той маленькой девочки…

Самый страшный гром в моей жизни прозвучал не с неба. Тогда прошло всего две недели, как мне исполнилось восемнадцать лет. Гром имел четкие звуко-буквенные очертания: «Вы должны вызвать огонь на себя, тем самым отвлечь противника и дать возможность нашему батальону проникнуть на вражескую территорию». В тот момент мне казалось, что этот словесный удар рассек подо мной почву, и я вдруг стал падать куда-то глубоко-глубоко. Я попытался сделать шаг хоть в каком-нибудь направлении, чтобы удостовериться, что я все еще стою на земле, но у меня не получилось. Ноги были ватными. Дальше я постарался набрать побольше воздуха в легкие, но нос тоже не слушался меня и вместо вдоха у меня вышло лишь нелепое свистящее посапывание. Перед глазами вдруг возникло мамино лицо: ее сухие, вечно обветренные губы, большие глаза цвета летнего озера и тонкие светлые брови. Я сглотнул подкатившие к горлу слезы, и родной лик вдруг улыбнулся мне, а потом исчез, оставив меня наедине с этим жестоким заданием. Но мне почему-то уже не было так страшно. Этот образ, возникший в моем воображении в минуты, когда я мысленно прощался с жизнью, убедил меня, что все это не зря и что сейчас, выйдя под пули, я совершу шаг, который приблизит Победу. Победу, которую непременно одержит наша армия.

На это задание нас отправилось семеро. Вернулись двое.

Доброе утро, дневничок! Прости, что я так небрежно к тебе отнеслась, даже не выделила для тебя отдельную тетрадку, и тебе приходится соседствовать с формулами по алгебре, но, пожалуйста, не злись, потерпи. Просто, если бы я сделала иначе, про тебя узнали бы ОНИ, а я этого не хочу. Я не хочу, чтобы ЭТИ знали, что творится у меня в душе. Не поймут. Только посмеются.