Мария Буркова - Легенда о героях Галактики. Спасти Императора. Космоопера нового тысячелетия

Райнхард проснулся как будто самопроизвольно, но он очень хорошо понимал, что это не так и что-то не только уже происходит, но требует его личного вмешательства. Он безотчётно открыл глаза, потом, сообразив, что взгляд невидящих глаз легко напугает человека, неторопливо прикрыл их. Хильда так и спала рядом – он слышал её ровное дыхание у себя на левом плече. Он осторожно чуть отодвинулся и, подняв правую руку на локте, сделал приглашающий жест пальцами у своего виска. Послышался тихий шорох – кто-то приближался…

– Слушаю, Ваше Величество! – а, это Эмиль, что ж, я рад его осчастливить, этот будет мне рад любому…

– Шшш, Эмиль, очень тихо – мне нужно одеться, – шёпотом попросил император. – Если вдруг не найдёшь одного плаща – не пугайся, просто скажи мне об этом. И ещё позови сюда Миттельмайера, но одного и как можно тише, ладно? – он постарался улыбнуться как можно беспечнее, пусть пока считают блажью нежелание открывать глаза.

– Слушаюсь! – прошептал мальчик и кинулся исполнять.

Райнхард тем временем крепко задумался, потихоньку потягивая одну группу мыщц за другой. Вроде бы подозрений в беспомощности тела не появлялось. Почему это случилось с ним? Началось-то вполне безобидно, и когда? Мальчишеское желание завоевать Вселенную само довольно скоро уступило пониманию того, что империя – вовсе не игрушка, просто избавиться от республики под боком было жестом упорядочения, но хотелось сделать всё красиво. Так, вот тут я и споткнулся – когда вместо честной драки меня опрокинули хитреньким приёмом, подставив под прицел, и кабы на выручку не пришли вызванные Хильдой друзья… Именно накануне этого грустного кошмара я первый раз и рухнул с температурой, помнится. Да, с республикой красиво нельзя – она это мне очень быстро доказала, и не раз. А некрасиво было противно, честно скажем… Дальше – пока занимался этой проблемой, болел, однако приступы учащались, стоило приблизиться вплотную. С другой стороны, остальным было гораздо хуже – Фаренхайт вот погиб, потом ещё двое, кабы не погибли все, оттого я и лез всё сделать сам, но… Ещё я снёс истукана на Хайнессене – безотчётно, но из-за этого сам там дважды чуть было не сгорел и потерял Ройенталя – а ну как он погиб вместо меня, а? Не сжёг ли я себя вовсе не войной, а тем, что занимался слишком опасным делом, не отдавая себе в этом отчёта? Объявить болезнь неизвестной – чего уж проще, но я и сам уникум, скажем честно. Если мне нравится воевать – это ещё не означает, что я помешан только на войне. Я не могу быть один – когда погиб Кирхайс, я был рад, что кто-то всё время есть рядом. Но разве это ненормально? «Нехорошо быть человеку одному» – разве не Бог сказал это когда-то? Захоти я всерьёз умереть – уж нашёл бы в себе силы остаться один, это у меня получалось. Райнхард вспомнил, как одиноко сидел на ступенях залы в погибшей крепости, где произошло непоправимое, как жаловался погибшему другу, что во Вселенной холодно, как никогда. Потом, когда пришла пора всё же выйти – никого из адмиралов и офицеров не было, куда они все делись, он не подумал, потому что перед ним очутилась Хильда с чашкой горячего кофе… Он тогда понял, что принадлежит уже ей, но приходилось делать вид, будто это не так. Доделал, что умер. Ах, ведь всего лишь хотелось поскорее покончить с этим всем… Ага, вот в чём дело – я же простыл от этого холода, вот что. Холод – он тоже обжигает, как и огонь. Боже, помоги мне. Если не я, то кто? Ещё столько не сделано, и я… боюсь этой черноты, очень.

Явился Эмиль. Действительно, исчез тот плащ, который Райнхард надевал последний раз – ага, это уже говорящий факт, улыбнулся молодой император своим мыслям. Но необходимо всё проверить, и немедленно. Совершенно автоматически облачившись, Райнхард вдруг ощутил, что упорно не желает надевать плащ и застёгивать горловину – даже предпочёл бы, пожалуй, вовсе без верха мундира, но пока не решился на это. Решил оставить так, тем более, что явился Миттельмайер – этот сиял так, что ощутимо было, несмотря на слепоту. Райнхард бесцеремонно взялся за руку друга, встал и шёпотом попросил отвести себя в комнату к Оберштайну.

– Только без свидетелей пока, очень прошу, – прибавил он уже на пороге. – Я слишком слаб ещё.

Он ещё услышал знакомый щелчок пальцами – и подумал, что у Эмиля если и могло получиться незаметно позвать Миттельмайера, то остальной штаб уж точно помчался подглядывать и подслушивать, ведь на кого-то же он успел прикрикнуть перед сном. Что поделать, все вояки хоть и знают, что такое дисциплина, но в душе как были мальчишками, так и остались – можно себе представить, что сделала с ними новость, что император жив. Хоть обошлось без шорохов – но движение воздуха скрыть не удалось, и именно его Райнхард и ощутил на лице. Он неторопливо склонил голову, лучезарно улыбнувшись, будто ничего не заметил, и помолчал, выжидая. Затем тихо сказал:

– Идём, и побыстрее. Я встретился с Ройенталем, Лютцем и Кирхайсом – поэтому я пока не позвал остальных. Кроме того, есть ещё одно обстоятельство, – прибавил он с грустным вздохом и смолк.

– Честно говоря, – ответил Миттельмайер, видимо, также улыбнувшись только что произошедшему, – быстрее можно только на моих руках, Ваше Величество.

– Согласен, – спокойно пожал плечами Райнхард. – Действуйте.

Эх, а ведь довольно много раз мои подчинённые были правы, а я был упрямым дурачком-романтиком, думал молодой император, пока Миттельмайер мчался по коридорам, без особого усилия держа сюзерена на руках. «Подумают» – тоже мне категория, стоящая внимания как будто. Людям вроде Бьюкока да Шёнкопфа полностью плевать, кто он на деле и как себя чувствует – как впрочем, было плевать и тем, кто говорил при кайзере гадости про его сестру ему в лицо и за его спиной. Им нечего доказывать и бесполезно. Большинству совершенно неинтересно, что и как он делает – он для них не живой человек, а только некто, на ком нынче корона. А вот тем, кто закрывал его собой от вражеских выстрелов – плевать уже, кто что подумает, это истина. Скольких он растерял из-за собственных красивых жестов? Пора бы уже и понять было, что собственная жизнь не вся принадлежит ему, и чем дальше – тем больше. И опаздывать он уже не имеет права. Что важнее – жизнь вассала или что подумают о способе, которым император до него добрался? Точнее, ритуал для человека или человек для ритуала, а? Если второе – то превратимся в Гольденбаумов, да и всё…

Встав на ноги, Райнхард покачнулся от слабости и ухватился за плечо Миттельмайера совершенно спонтанно.

– Ничего, вроде пока порядок, – громко сказал он ему, но не убрал свою руку. – Что у нас тут, а? – спросил он в пространство с нужной долей высокомерия.