Юрий Кудряшов - Вся проза в одном томе

Признаюсь честно – его слова и впрямь заставили меня задуматься. Он вполне убедил меня в необходимости скорее жениться, отчего я волей-неволей, иногда и сам того не замечая, начал пристальнее вглядываться в окружавших меня женщин. То есть глядел-то я на них, конечно, и раньше, но лишь как на объект для развлечения. Стоило только поменять угол зрения – и я увидел то, чего раньше не замечал. И это больно ударило по моему самолюбию.

Я увидел, что все они со мною кокетничают – но ни одна не ценит меня как личность – такого, какой я есть. Они все жаждали что-то получить от меня – но ни у одной из них не было в глазах искреннего чувства. Эта была не более чем игра, взаимный обман, корысть и хитрость. Они использовали меня так же, как и я их.

Тут я и подхожу к моменту моей встречи с Вами, мой драгоценный батюшка Филарет. Напомню Вам, ежели Вы вдруг запамятовали – было это два года тому назад. Эти наши беседы с Лещёвым на тему брака были тогда в самом разгаре. Мы заключили с ним не одно пари на тему моих отношений с теми или иными женщинами. Должен признаться, мне было слегка непривычно чаще проигрывать ему, чем выигрывать. Вместо наличных выигрышей я прощал ему по частям накопившиеся долги, которых скоро совсем не осталось. Отчасти поэтому (хотя, разумеется, не только поэтому) он заметно поднялся и снова мог называться весьма состоятельным, хотя до меня ему было ещё как до Луны. Лизавета его носила в себе уже второго ребёнка.

И вот, едем мы как-то с Тимофеем и его семейством в поезде. Отправляемся выпить в вагон-ресторан – и вдруг обнаруживаем, что вагон сей почти целиком заполнен детьми. Все они были разных возрастов – от годовалых до почти совершеннолетних. Все были одинаково скромно по-крестьянски одеты, и можно было решить, что все происходят от одной пары родителей, если б их не было так много и они не разнились столь явно по национальному признаку – среди них были лица типично русские, еврейские, кавказские, азиатские, даже один негритёнок. Однако над всеми был один взрослый надсмотрщик, и все были на удивление хорошо воспитаны и послушны ему. Надсмотрщик был с бородой и в рясе – и это были Вы, милостивый государь.

Для нас отыскались места рядом с Вами, и мы с любопытством стали расспрашивать Вас, что же это за дети. Вы поведали нам историю о том, как супруга Ваша по болезни не могла родить, в результате чего Вы стали брать детей из приюта. И так полюбился Вам процесс воспитания их, а прихожане Ваши, услышав о том, стали так щедры на пожертвования Вашему непомерно разрастающемуся семейству – что Вы и сами не заметили, как у Вас дома оказалось девятнадцать детей.

Так жилище Ваше превратилось в своего рода небольшой монастырь, где эти чада растились в строгих православных традициях, обучались Вами же на дому и почти всё время проводили в храме. Кормились они «чем Бог пошлёт» и при всей вроде бы бедности все были сытые и счастливые. Вот и теперь ехавший с Вами по соседству купец был так растроган Вашей историей, что во имя Господа угостил всех обедом в вагоне-ресторане.

(Должен признаться, и среди детей самых породистых аристократов я не встречал такого кроткого послушания и таких ангельских лиц. Однако сколь эфемерно их счастье! Сколь непроницаем колпак, под которым Вы их взрастили! Что ждёт их в будущем? Сколь беззащитны и беспомощны они будут перед ударами жизни, которая ждёт их за колпаком! Воистину растите Вы агнцев средь диких джунглей. Впрочем, не для того я пишу Вам всё это, чтоб Вас судить. Моя история куда лучше любых отвлечённых рассуждений докажет мою правоту.)

Вы многое знаете, и многое происходило на Ваших глазах, но едва ли известно Вам, до какой степени всё решилось уже тогда, в ту первую нашу встречу. Мы с Тимофеем сразу приметили среди Ваших ангелочков одну очень тоненькую и хрупкую татарскую девушку. Она была необыкновенно хорошенькая, да к тому же на плече у неё сидел крошечный рыжий котёнок, и она играла с ним локоном своих волос. Это зрелище вызвало улыбку умиления даже у такого конченого циника, как я.

Мы спросили Вас о ней, и Вы ответили, что девушка эта – одна из самых старших в Вашей большой семье. Ей уже семнадцать (хотя на вид не больше четырнадцати). Она осталась сиротой, едва научившись ходить, после чего и попала к Вам. Звали её Мариам.

Вдоволь наглядевшись на сие дивное создание, мы с Лещёвым вышли покурить, и я тут же спросил его:

– Скажи мне, мой дорогой друг, как человек, лучше меня понимающий в женщинах: не правда ли, из этой прелестной малышки получилась бы идеальная жена для меня? С таким монашеским воспитанием она, пожалуй, станет образцом преданности, терпеливо сносящим любые мои оскорбления.

– Безусловно, – ответил мне Тимофей. – Если бы не тот прискорбный факт, что о такой жене ты мог бы только мечтать, ибо она ни за что в жизни не пойдёт за тебя, а пойдёт за подобного ей крестьянского парня – пускай нищего, но зато набожного и чистого. А у тебя, любезный мой товарищ, (уж не обижайся) все семь смертных грехов на лбу отпечатаны, из-за чего ты и слова ей сказать не успеешь, а только лишь раз бросишь на неё свой сладострастный взгляд – и тем одним уже вызовешь у неё вовсе даже не отвращение, а куда хуже того – жалость к твоей безнадёжно заблудшей душе. Вот ты к женщинам в последнее время присматриваешься и в глазах их не видишь ни капли искренности, а один лишь обман, как бы ни были они искусны в актёрской игре – так же и Мариам, как бы умело ты ни вертелся вокруг неё, моментально поймёт всё по твоим глазам.

– Всё же какая бы она ни была кроткая и смиренная, – возразил я ему, – а жажду комфортной жизни из человека никаким воспитанием не вышибешь. И никакая монашка не устоит перед мужчиной с такими деньгами. В монастырях пропадают разве лишь уродины, которых никто не берёт. Но эта – красива и не может не сознавать этого, как и того, что благодаря своей красоте может жить лучше. А если может – значит непременно захочет и, надеюсь, не окажется настолько глупа, чтобы променять эту лучшую жизнь здесь и сейчас на призрачные обещания загробного мира. Она слишком юна и прелестна, чтобы думать о том, что будет с ней после смерти – это слишком ещё далеко, в то время как завтра уже она может быть счастлива и составить счастье другому. Лично я не знаю более тяжкого греха, чем попусту тратить свою красоту, тем более если верить, что она дана Господом, и знать, насколько она недолговечна. Этот плод созрел, и он слишком аппетитный, чтобы его не сорвать.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.