Григорий Каковкин - Теория и практика расставаний

– Саш! – хотела его остановить.

– А что Саш? Это – горькая правда. Я человек горькой правды – будем знакомы. – И он сделал рукой движение, обозначающее поклон. – Ту, нам надо выпить по-настоящему. Что этот мохито?

– Саш, человек горькой правды, а что вы делаете на сайте? Что ищете? Чего вам не хватает для счастья?

– Я, как известный персонаж, Балаганов, точно знаю, что мне нужно для счастья. Красивую любящую женщину. Например, тебя, Ту. И славы. Немного славы. От всего этого я бы не отказался.

– Я серьезно.

– И я серьезно. Все есть. Хотелось только чуть больше. Побольше известности, не откажусь и от славы, побольше любви, но про это лучше поговорить не под мохито…

– …мы за рулем! Вообще-то, я не пью… – Она поправилась: – Редко.

– Но метко. Поэтому-то нам и надо выпить!

– Нет, я не буду! – резко ответила Татьяна, испугавшись, что перед ней страшный пьяница, спросила: – Вы что, Саша, скажите честно, вы пьяница?

– Как тебе сказать? Всегда хотел им быть, но у меня не получилось. Так бывает. Не вышло, понимаешь? Рядом столько хороших мужиков спились, а я не смог. Если ты ищешь пьяницу, тебе не повезло. Ну что, берем эту воду со льдом?

– Уже не знаю, тебе денег жалко – мы так долго это обсуждаем? Я могу сама заплатить, – огрызнулась она и от неожиданной собственной дерзости, больше похожей на психологический эксперимент, чуть прикусила нижнюю губу.

– Музыканта может обидеть каждый – он играет, как умеет. О'кей, мохито! И что еще?

– Не хочу открывать меню – выбирай сам.

– Как хочешь. У тебя сколько было браков? Я забыл.

Она не сразу приняла такой резкий поворот.

Вопрос о количестве браков болезненный, как ни крути, для женщины – это подсчет поражений, все равно что «сколько раз тебя бросали?». Для мужчины вопрос доблести – «сколько раз ты уходил?». Васильев почувствовал, что территория заминирована, и попытался помочь:

– Ты мне говорила по телефону, но я чего-то забыл – сколько раз ты была замужем? Кажется…

– Два.

– Значит, еще не безнадежно. Общий счет 3: 2 в мою пользу.

– Что значит «не безнадежно»?

– Ты еще можешь меня догнать, при счете 3: 1, или 3: 0 это уже сложно, практически невозможно за оставшееся нам время…

– Умирать не собираюсь.

– Я тоже.

– Но и замуж не собираюсь…

– Я помню, ты говорила про плиту. Я тоже не собираюсь жениться. Тогда возникает вопрос: зачем мы с тобой встретились, Ту?

– Ну, ты любишь задавать вопросы…

– Люблю.

Ульянова пожала плечами.

Любой честный ответ застревал в горле, про любовь, про тепло, про постель, про опустошающую тоску, про только закончившиеся бесконечные внутренние диалоги с бывшим мужем, про страх до конца дней остаться одной, никому не нужной. Банальные вещи – от них лучше всего укрыться в молчании, в недоговоренности, иногда даже с самим собой.

– Можно просто встречаться, – сказала Ту и снова еле заметно пожала плечами. – Просто… встречаться.

– Можно. Только зачем?

– Там видно будет.

Пришел официант и принял странный заказ: мохито, кофе, мясная солянка. Солянку выбрал Васильев, потому что дома, когда холодильник пуст, он все же наскребал в дальних сусеках кости для бульона, остатки колбасы, сосисок, луковицу для пассеровки и варил сборную солянку – окончательный приговор своему безденежью. На другой день он начинал обзванивать друзей-музыкантов и записывался в первый подвернувшийся «чес» по, слава богу, все еще необъятной родине. Такая работа не приносила удовольствия, всегда была противна натуре, но он привык так жить, и менять свои привычки, когда тебе за пятьдесят, уже невозможно. Период, когда хотелось зарабатывать и покупать, закончился в девяностых. Осталось только длинное, тугое «теперь», то, что сложилось, то и есть: все еще ожидание востребованности, негромкой славы, но слабеющая с каждым годом надежда, что так будет; вслушивание в самого себя, растущий интерес к себе же; бесконечные, мучительно приятные вопросы обо всем. Чтобы прервать их болезненное самозарождение в голове, иногда будто ему уже не принадлежащей, он брал в руки саксофон и играл. Называл это – «чтобы не разучиться». Разговор с Ту сам собой вырулил на такие темы. Рассказал о своей холостяцкой солянке, о том, как несколько лет учился играть на фортепьяно в детской музыкальной школе и на трубе – во Дворце пионеров и как ни с того ни с сего бросил любимую музыку ради футбола. Потом, в последний год в школе, ребята создали свой вокально-инструментальный ансамбль, Васильев оказался самым продвинутым, самым музыкальным парнем из всех. Студентом авиационного института случайно взял в руки саксофон и самоучкой выучился «дуть». Стали выступать. На Николиной Горе (от этого названия Ульянова вздрогнула), на даче друга, состоялся легендарный концерт, о котором сейчас пишут все историки русского рока, и он там был, мед-пиво пил, и по усам текло, и куда-то там попадало. Вот теперь получилось такое «теперь». Он много раз рассказывал об этом разным людям, и каждый раз выходило немного по-другому. По фактам все так, но иногда ему казалось, что в жизни было иначе, проще, что ли, без вариантов, без выбора. Он ничего не сказал о своих женщинах. Они были, и тогда, на Николиной Горе, были, и они своей любовью мостили ему дорогу в жизни, а он просто по ней шел и шел.

– Вопросы есть? – спросил Васильев.

– Нет. Какие могут быть вопросы? У тебя дети есть?

– Дочь. Взрослая. В Питере, – устало ответил.

– У меня сын.

Васильев кивнул, показывая на бокал:

– Как мохито?

– Ничего. Мне нравится сочетание цветов. Зеленый – белый. Лед прям стеклянный! Почему у них всегда такой получается, а у меня дома – никогда?

– Может, ты просто горячая, Ту?

– Может быть. – И кокетливо добавила: – Вообще, может быть все.

Про себя ей не хотелось говорить, и Васильев, слава Богу, не настаивал, попробовал спросить о ее бывших, но Ту ловко ушла от ответа: «Не сейчас». Она оценила его деликатность или равнодушие, ей – неважно, точно про себя знала – пытай ее хоть как, если не хочется рассказывать, будет молчать. Тогда, по телефону, настроение было другое, а теперь ничего, кроме дальнего детства или ранней молодости, все остальное – предельно больно, как глотать при ангине. И невозможно говорить, прямо глядя в глаза.

Васильеву и не хотелось бы ничего такого слушать, что касается любого прошлого, рано или поздно, если возникают отношения, все сейфы сами открываются, нужды копаться над их взломом сейчас не было. Оттолкнувшись от какой-то детали в разговоре, он вспомнил о поездке в Японию, рассказал о гастролях, которые случились шесть лет назад, – казалось, почти в другой жизни, так удивительно быстро текло и изменялось время. А теперь скоро, если ничего не произойдет, поедет в Монреаль на джазовый фестиваль. В ответ – Татьяна про себя: работает у друзей в небольшой туристической компании, иногда это бывает тяжело, но они закрывают глаза на ее опоздания, и не только, работает с «випами». И еще, побывала много раз за границей, если ей куда и хочется, то только в Японию, хочется другого, необычного. Она рассказывала о себе так, что Васильеву приходилось будто хлебные крошки сгребать со стола – то там, то тут выпадало из нее словечко, отношение, улыбнулась вовремя, мило кивнула. Впрочем, так насобиралось у обоих. Немного, но уже что-то. И все нужное. Друг другу понравились.