Григорий Каковкин - Теория и практика расставаний

– А как мне аплодировать? Я хочу аплодировать! – восторженно сказала она. – Тоже по телефону?

После разговора, положив трубку заряжаться, возникло какое-то новое ощущение – была уверена, познакомилась с очень умным, интересным человеком, наделенным к тому же способностями извлекать из инструментов нежные и точные звуки. Ей вдруг показалось, что и из нее тоже извлекли, вытащили наружу забытую взволнованность от мужчины. На беспощадном, игривом словесном ветру прожитое показалось более интригующим и запутанным. Теперь, подумала она, с этим Васильевым, если все получится, из нее всегда будет «выдуваться это». Что «это» – пока неясно. Оно похоже на легкое опьянение, пришедшее немедленно, или словно поездка в иную страну, или как сойти на случайной станции – все обыкновенно, обычно вокруг, но и жутко, и страшно, и любопытно все.

Татьяну Ульянову (ей сразу понравилось о себе думать – Ту) переполнял романтический интерес к этому мужчине – новое имя, новая жизнь. Ей хотелось снова набрать его номер и договориться о встрече. Немедленной. Остановила себя только тем, что это уже совсем недопустимо-детское поведение для зрелой женщины. И еще. Она знала за собой один большой недостаток – состояние благодарности и преданности, можно даже сказать, самоотверженности. Причем оно наступало, как приступ особой болезни – сразу. Ничего еще не произошло, одни слова, а она, как говорила о себе, «уже готова нести все чемоданы».

«Мы расстались с тобой впервые за почти два месяца. Кажется, так? И я стал думать о себе, о нас. Время здесь есть. Я тебя выудил из моря женщин, или ты меня поймала из моря (нет, наверное, все же озера) мужчин. Озера, потому что нас меньше. Мы как-то нашлись. Ты знаешь, что я об этом думаю, я тебе говорил, что счастлив, хотя это слово, сама знаешь, какое-то затертое, советское даже. Нам было хорошо, прекрасно, но наедине с собой я задумался: почему я выудил именно тебя? Почему – ты это знаешь? Люди разделены на мужчин и женщин, но непонятно, отчего в многократных попытках соединения я часто ошибался. Хотя сожалеть не о чем. Совсем. У меня тут созрела одна идея, она тебе не понравится, это точно, но о ней потом. Сейчас я придумал тебе, вернее, не тебе, скорее себе, и прежде всего себе, очередную порцию самодопрашивающих вопросов, на которые ты, пожалуйста, ответь. Не ленись. Пронумеруй их, чтобы не переписывать, и поставь галочки над своими вариантами ответов. Пришли мне только номера, я разберусь, не волнуйся. Я употреблял «вы», потому что так легче было формулировать. К нашим отношениям это не относится, ничего не меняет в них, не подозревай. Я прикрепляю. (Знак скрепки.)

У меня вопрос: вы любите своих детей?

– да, глупый вопрос

– нет.

Почему я задаю этот вопрос? Потому что его надо задавать – я так думаю. Потому что, в конце концов, надо же сказать правду об абсолютной привязанности, о привязанности, скрепленной не только языком, культурой, историей, но физиологией, никогда не истлевающим родством.

А теперь ответьте на этот вопрос честно: вы действительно любите своих детей?

– да, еще больше, чем отвечая первый раз

– как вам сказать…

– нет.

Вы согласны, что любовь к детям могла бы быть точкой отсчета, единицей измерения в отношениях мужчины и женщины? Поясню. Любовь к родным существам, в ком течет ваша кровь, кого вы вырастили и воспитали, – это линейка для всякого рода любви, которую испытывает человек?

– да, конечно, в этих отношениях, в любви рождаются дети

– только отчасти это можно сравнивать

– нет

– совсем нет, это разные чувства.

Допускаете ли вы, что в некоторые моменты жизни вы имеете право не любить своих детей?

– да

– нет.

Было ли у вас такое чувство, что вы их, как бы хоронили, то есть вам мог сниться, скажем, такой сон? Был ли этот сон страшным для вас? Или представим дело иначе: было у вас нестерпимое раздражение по какому-то случаю, поступку ребенка, происшествию, такое, что вы умозрительно, хотя бы на мгновение, хоронили своего ребенка и как бы даже присутствовали на его похоронах, думая, что без него вам было бы легче?

– нет, никогда

– всего один раз

– естественно, это бывает

– в моих обстоятельствах это нормально.

Или еще, по-другому. Расставание с родным, может быть, даже самым родным человеком не было бы, не казалось ли вам, хоть на мгновенье, освобождением?

– да

– нет

– нет, нет и нет.

Любовь к своему ребенку должна быть слепой? Это ее обязательное качество?

– конечно, только будучи слепой, она полноценна

– скорее да, она такова в большинстве случаев

– нет

– прозрение наступает потом, когда они выросли.

Почему вы так ответили? Вас слепо любили в семье или вы хотели, чтобы вас так вот именно любили – безоглядно, безотчетно. Любили в детстве, а потом так же должны любить в жизни?

Но оставим это пока.

Еще некорректный вопрос: если вы слепо любите своего ребенка, на что, прежде всего, приходится закрывать глаза?

– на его внешность – уродства, физические изъяны

– на его душевные качества

– на интеллект, ум

– на гены отца или матери, которые такие, что…

– на другое______________

– на все, слепота на то и слепота.

Вы хотели бы любить вслепую, теряя рассудок, но вы просто так не можете и завидуете тем, кто умеет так любить?

– да

– нет

– я уже так не могу любить, но вначале получалось.

Почему мы так держимся за нашу любовь к детям? Что нам в ней? Почему кощунственно звучат вопросы о родительском праве не любить? Чем это продиктовано?

– нашей биологией, природой

– общественным мнением, привычкой

– мы не можем сказать правду даже сами себе

– мы не знаем правды об этом, мы просто ее не знаем.

Когда братья и сестры, родители и дети делят имущество, ссорятся из-за наследства, когда ненависть к родным, единокровным людям находит самые обидные, злые формы и, соответственно, слова, не есть ли здесь больше правды, чем в мирном существовании под одной крышей разных людей? Где правды больше – в неподдельной ненависти или в деланой доброте?

– ненависть точнее передает реальное положение дел

– ненависть исключение из правил

– доброта – это только форма приличия

– доброта – естественная форма взаимоотношений супругов, родителей и детей

– доброта переходит в ненависть и наоборот.

Как Он и Она – два чужих, ранее даже не встречавшихся человека – становятся родными, отчего это происходит?

– это просто форма речи, они никогда не становятся родными

– только через общих детей

– только через совместный быт