Андрей Латыголец - «Годзилла». Или 368 потерянных дней

В то утро за трибуну взошёл очкастый майор Желудёв с апломбом крайней строгости на остром и нервном лице. Он разложил перед собой свой доклад и деловито-юридическим голосом, стал рассказывать нам об уголовных и административных взысканиях с солдат срочной военной службы. Он рьяно запугивал нас и угрожал лишением свободы, если в нашей части будут происходить неуставные взаимоотношения и заведомо умышленная порча своего организма, сыпал примерами и фамилиями бойцов особо отличившихся в этих постыдствах. Припомнил случаи дезертирства и строго-настрого запрещал кому-либо даже помышлять об этом. Дисбат в нашей стране отменили, посему за злостные нарушения дорожка вела прямиком в тюрягу.

– Товарищ майор, разрешите обратиться, – поднял руку один из молодчиков карантина, когда Желудёв окончил свой доклад. Ранее я его не видел, но его бледное лицо выражало озадаченность.

Майор утвердительно кивнул.

– Скажите, пожалуйста, являются ли оскорбления в адрес солдата командиром отделения, так называемыми неуставными взаимоотношениями?

По рядам актового зала прокатились злобные смешки и слова, тут же брошенные в его адрес: «шоха», «стукачёк».

– И как же тебя обзывают, солдат? – с иронией спросил майор.

– Ну, например, имбецил, затуп, затянутый. Ведь, являясь человеком, получившим высшее образование, я могу оспорить эти ложные замечания, тем более, когда они исходят от человека, окончившего ПТУ.

– Это армия, солдат, и командир твоего взвода для выполнения поставленной задачи, обязан прибегать к различным методам и командам, конечно, не нарушающим уставные взаимоотношения, чтобы довести приказ до исполнения. А тебе не пять лет и ты не барышня, чтобы краснеть и обижаться в таких ситуациях, – ответил ему майор.

– Может, ты ещё и фамилию сержанта назовёшь, печальный?! – сказал кто-то и по всему залу прокатился громкий хохот, который вместе со всеми поддержал и я, настолько противно мне было слышать эти жалкие излияния его никчёмной сущности.

Солдат обиженно сел на место, а Шмель, повернувшись в его сторону, провёл пальцем по горлу.

***

Не знаю от куда в армии пошла эта педерастическая мода ходить по расположению нагим, или это было только в нашей части, но сержанты, практически поголовно, после принятия душа, расхаживали в чём мать родила, не удосужившись прикрывать срамоту полотенцем и одевались, лишь остывши.

После вечерней пайки в казарме во всю включали музыку и, подпевая русскоязычным поп-хитам, командиры взводов весело пританцовывали под эти незамысловатые ритмы. Особенно выделялся среди всех прочих Шмель, бесстыдно дрыгая в такт мелодии своими обритыми яйцами.

Мы сидели с Сиченковым, подшиваясь на стуле вдоль взлётки и удивлялись, как можно слушать такую ересь.

– Я никогда не понимал, как пацаны вообще слушают подобное, – говорил я. – Ну, казалось, бы, сильный пол, должны тяжеляк уважать.

– Да ты посмотри на этих примитивных гопников, они просто не имеют вкуса, – отвечал мне Сиченков.

Шмель жаловал одну гнусную песню с женским вокалам, мелодия с ритмом «тыц-тыц», словно кто-то включил на сельской дискотеке старый магнитофон. Как только песня звучала из колонок, Шмель подавал команду:

– Тусим!

При этом следовало подорваться с места, выйти на середину взлётки и начать танцевать. Кто как умел.

– Это, «слонота», команда не ебёт?! – поддерживал Шмеля Кесарчук.

Весь карантин нехотя поднимался со своих мест и принимался отплясывать. Мы с Сиченковым пританцовывали около своих стульев. Поначалу это напрягало, но в итоге, когда видишь всю эту лысую массу в одинаковых каликах и чёрных мыльницах на ногах, разбирает смех и всем становится весело.

– Активнее шевелим заготовками! – прохаживал между нами Шмель.

***

По вечерам к нам в расположение всё чаще стали захаживать пацаны из других рот. На время карантина первая рота переехала на второй этаж ко второй и третьей ротам.

Они скосу поглядывали на нас и ехидно ухмылялись.

Некоторые, видимо, из числа сержантов приходили голышом, держа в руках полотенце и мыльно-рыльные принадлежности.

В душевой чистя зубы, я заприметил высоко баскетболиста из первой роты младшего сержанта Заквасника. Взгляд упал на его свисающий бол. Я бы даже сказал конский елдак.

«Чаму б і не хадзіць з такім прычындалам усім на паказ?»

Посмотрел на себя в зеркало, и в голову пришла странная мысль.

На кровати сидит Даша с босыми ногами и игриво улыбается. Со стороны появляется этот Заквасников. Даша отодвигается вглубь койки и раздвигает ноги. Заквас становиться коленями на кровать и плавно входит в неё сверху. Я вижу только его задницу, мощную и мускулистую, шлёпающую по её бёдрам.

«Цікава, а што яна зараз робіць? Няўжо коўзаецца з кімсьці на ложку? А калі і так, што мне да гэтага?»

Девушки у меня не было, но мысли о том, что Дашу кто-то окучивал, привели в бешенство. Поток неслыханной ревности сдавил виски.

«Хопіць! Трэба спыніцца! Так і з глузду можна з'ехаць. Яна мне ніхто. Проста знаёмая. І чым раней я гэта зразумею, тым лепш. Там мяне ніхто не чакае. І так будзе лягчэй».

А перед глазами всё стояла огромная шняга Закваса и игривая улыбка Даши.

Я вышел из туалета и увидел столпившуюся на взлётке сержантскую братию. Подошёл ближе.

Командир второго взвода старший сержант Янков, по совместительству «дедушка» из первой роты охраны боролся с Кесарем. Дружески, но мне было приятно понаблюдать, как юркий сержантик мотал эту долговязую выскочку по всему полу. Говаривали, что он каратист. Кесарчук пытался выпутаться из крепких захватов Янкова, тужился, лицо его покраснело, а шрам стал багровым. Янков скрутил Кесарчука в бараний рог, а потом резко отбросил в сторону.

– Свободен, сынок.

Хотелось подбежать и добавить. Признаться, нам давно опостылел этот зарвавшийся малолетка.

За пятнадцать минут до вечерней поверкой сидим на взлётке друг за другом возле телевизора. На стене над экраном висит герб и флаг РБ. По телевизору Первый национальный канал. Новости. Дикторша говорит об успехах на селе. Потом Лукашенко на каком-то селекторном совещании. И так каждый вечер.

Но со временем это перестаёт раздражать. Набегавшись за день и задурив себе голову всем этим армейским однообразием, новости и живые люди на экране, там, вдали от нас на гражданке, действуют настоящим бальзамом на душу.

***

Вскоре нас повезли на первый полигон. Выдали необходимую амуницию и автомат, сводили на завтрак в столовую и выстроили возле казармы.

Падал мокрый снег. Зима шла уже вторую неделю, а мне казалось, будто она была всегда, всегда был этот мерзкий холод, узкие калики жали яйца, всегда мёрзли кончики пальцев на ногах, и хотелось спать.