Константин Арама - Ашкелонские хроники. 2010 – 2014 (сборник)

© Арама К.В., 2015

© Издательский дом «Сказочная дорога», оформление, 2015

Кажется, что это было только вчера, а вот уже прошло три года… Тогда я только приехал в страну и осваивался с ивритом в ульпане, а также работал в отеле: мёл дорожки, мыл бассейн, мыл пепельницы. Пепельницы, помню, всегда вызывали во мне какой-то ребячий восторг, и тогда я поймал себя на мысли, что безупречно чистая пепельница так же прекрасна, как и музыка Моцарта. Люди, к великой моей досаде, даже стеснялись при мне окурки кидать в них, и кидали на газон, который мне потом нужно было убирать грабельками…

Это было днём. А по вечерам, два раза в неделю, я превращался в музыканта: надевал свой мешковатый костюм, галстук-бабочку и играл в фойе отеля на рояле… Я был счастлив.

Была Ханука, и была война. Это то, что запомнилось больше всего. Несмотря на разрывавшиеся то и дело снаряды и вой сирен, люди были рады этому празднику, и было ощущение чуда и сказки…

Совсем рядом с роялем стоял столик с ханукиёй (подсвечником специальным). Таких подсвечников было много, и горели свечи… Я играл Моцарта, фантазию ре минор или первую часть знаменитой ля-мажорной сонаты (вариации), и тут отец подвёл мальчишку маленького (ему было года четыре) к подсвечнику. Мальчик стал зажигать свечи, а отец тихо-тихо, красиво и с благоговением запел: «Барух Ата Адонай…». Я невольно остановился и заслушался. Любовался отцом и сыном. Какие же они оба были красивые, умиротворённые…

В фойе было тихо, но людей было немало, просто все притихли. Это были незабываемые минуты единения. Я тогда ещё не знал, что отец поёт молитву – в переводе на русский язык (это я уже потом понял, когда хоть что-то стал понимать на иврите) – «Благословен Ты, Господь Бог наш, Царь Вселенной…».

Я часто вспоминаю тот вечер и, когда слышу эту молитву, представляю рояль, вечер, свечи, отца и сына…

Лист бумаги. Белый. Прямоугольный. Формат А4. Он безупречен. В нём нет ничего. Но в нём начало всего. Начало всего, что могло быть кем-то подумано, сказано… Это может быть целый мир, целая Вселенная или просто точка. Простая точка, поставленная в любом месте этого чистого листа, нарушает его изначальную целостность, и он перестаёт быть тем, чем был ранее, – становится просто носителем информации. Просто точка, и всё – у листа бумаги появилась функциональность. Для этого нужно было пожертвовать его безупречностью. Его совершенство можно сравнить разве что с безупречностью чёрного рояля… Магия молчащих белых и чёрных клавиш, в потенциале способных раскрыть тайны гармонии и мироздания. Нужен только творец. Но лист чист, рояль молчит.

Умирая, мы перестаём быть функцией и становимся безупречными в своей конечной исполненности. Исписанная страничка нашей жизни закончена и совершенна в своей неизменности – когда ничего нельзя добавить и убавить, когда поставлена точка.

Точка поставлена.

Мой мир велосипедных поездок не всегда так отчуждён от внешнего мира, как это может показаться. В нём есть персонажи, встречи с которыми я жду, – жду всегда по-особенному, с ощущением детской радости и веры («А вдруг?»).

Так, на пересечении улицы Рабина и проспекта Бен Гурион у меня есть парочка знакомых ящериц. Я часто вижу их утром, когда еду на работу. Они сидят рядышком, обычно на обочине дороги, и греют свои животики в лучах утреннего солнца. А иногда я вижу их на финиковой пальме, где у них, видимо, гнёздышко.

Каждое утро я еду и думаю, встречу ли я эту забавную парочку. Им, конечно, и дела до меня нет, а я им рад. Сегодня, возвращаясь с работы, я видел, как Игуаний (именно так я называю и того и другого, так как решительно не понимаю, кто из них мальчик, а кто девочка), – так вот я видел, как он старательно изображал из себя листик на дороге. Отъехав чуть подальше, я заметил краем глаза, что Игуаний ломанулся в кусты, – видимо, я как-то помешал ему в его игуаньих делах.

В Ашкелоне ночь.

Я и он. Мы не спим… Он всегда приходит, когда ему вздумается. И сегодня он со мной. Пришёл, раскидал ноты – всегда праздный, всегда разный… Сегодня тёплый и пьянящий. Мой ветер.

В доме темно, и только разбросанные нотные листки по полу белыми пятнами. Пришёл побыть со мной. Но мне пора спать. Ему не привыкать к этому, он всем дарит беспокойные сны.

Вот и сегодня, наполняя собой комнаты спящего дома, шумит, бродит… и притих… уснул-таки…

Тихо и хорошо. Предрассветные часы. Скоро проснутся птицы.

Первый раз я повстречал своего волка во сне. Дело было зимой, и я, выходя из маршрутки, испугался, увидев на тропинке огромного волка. Кажется, я в него начал чем-то кидать. А потом стало стыдно: он же ничего мне не сделал. Я сел в снег, на плотно сбитый сугроб, и мой волк подошёл ко мне и положил голову на мои колени. Я тогда почувствовал, как тяжела его голова, какой он сильный и как от его шкуры тянет холодом.

Холодом… Волк живёт на берегу холодного сурового моря. Такова уж его судьба – быть с душой степного волка и сердцем морского волка.

Сердце волка… Он любит море и камни – оттого ли, что камни вечны и молчаливы, оттого ли, что морю есть что сказать, а волку послушать… Но им не бывает скучно. Волк любит.

Оттого ли и я, живя рядом с тёплым, но мёртвым морем, нашёл свой камень, чтобы, взяв его со дна мёртвой воды, на сердце, хранить, назвав волком.

С камнем на сердце, светом и верой в душе и тяжёлой головой на коленях – так мы и живём. Я и он. Мой волк и я, его хранитель. На берегу тёплого и холодного морей.

Вечер. Отзвучала сирена, провозгласившая начало шаббата, и я засобирался на море. Ехал на велосипеде, мчался за уходящим солнцем. Подумал, что если я еду за солнцем, то мой день всё же чуть больше, чем у кого-то другого, кто, например, сейчас дома… Совсем на чуть-чуть больше. Но этого достаточно, чтобы погоня за уходящим солнцем не была безнадёжной.

Вот оно, море. Солнце уже на горизонте. Ещё есть отдыхающие, но не многолюдно. Вот она, моя солнечная дорожка. Именно моя, потому что у каждого человека она своя. Даже если человек рядом, он видит другую дорожку, только его. А у меня своя.

Иду по ней в море… Волны с неохотой пускают меня к себе, но я продолжаю идти. Интересно смотреть, как сквозь волны просвечивает вечернее солнце.

Выхожу на берег. Солнце уже почти село. Провожаю его…

Идя по улице, я невзначай заметил эфиопку в красивой национальной одежде. Она шла, потом остановилась, нагнулась, что-то подобрала с земли… как я увидел, что-то тёмное и длинное. «Кошелёк», – подумал я.