Геннадий Ильин - Любовь и небо

– Тётенька, подайте кусочек. Три дня маковой росинки во рту не было.

– А пошёл ты, – услышал я злой лай вместо ответа, – у самой дома целый выводок дармоедов.

От стыда и обиды я готов был провалиться сквозь землю. Крупные слёзы неожиданно навернулись на моих глазах, я отвернулся и подавился беззвучным плачем. Вера в человеческое сострадание потерпела сокрушительное поражение.

– Эй, внучок, – окликнул меня кто-то дребезжащим тихим голосом, – на – ко вот, пожуй довесочек.

Я замер, подождал и потом медленно и настороженно обернулся. Сухонькая небольшого росточка старушка с болью, глубоко спрятанной в тёмных глазницах, протягивала мне корочку:

– Ты, я вижу, и впрямь в беду попал.

Я робко принял подаяние, а она, тяжело вздохнув, грустно произнесла:

– Ты на тётку– то не обижайся: горе – оно и добрым может быть, и плохим. Где живёшь– то, и с кем?

Своим сердечным вниманием она чем – то напоминала маму, и неожиданно для себя откровенно и доверительно рассказал обо всём: о пропаже матери, о сестре и брате и о Зойке, навсегда потерянной для семьи.

– Что ж, – сказала, собираясь уходить бабуля, – все под Богом ходим. А милостыню просить – не воровать, не грешно.

Так я втянулся в попрошайничество. Не раз и не два вместо подачки в лицо мне бросали презрительное – «побирушка», «нахлебник», «бездельник», «много вас таких». Но в целом моё мастерство выклянчивать подаяние день ото дня оттачивалось само по себе, и бывали дни, когда котомка увесисто и приятно оттягивала плечо, и тогда я бежал на базар, распродавал излишки и покупал или менял куски хлеба на картошку или пшено – самый выгодный и самый необходимый продукт в доме. В такие дни мы закатывали пир, с удовольствием уплетая картошку в мундирах, макая её, горяченькую, в крупную соль и заедая хлебом.

Четыре долгих месяца, как часовой на посту, стоял я у «своего» магазина, постоянно отстаивая его от покушений залётных конкурентов. Это была моя территория, и за неё я готов был перегрызть кому угодно горло. Постоянные покупатели уже привыкли к моей серой невзрачной фигуре, в любую погоду, стоящую на посту, лучше меня знали историю моей жизни и нередко протягивали, кто что мог, даже тогда, когда я и руки – то не протягивал. Кто кусок, кто рублик, а если повезёт, то и конфетку.

В Новогоднюю ночь мы всегда ожидаем чуда. Во всяком случае, втайне верим, что оно может произойти. Иначе чем объяснить, что именно тогда, словно фея из сказки, появилась на пороге мать. Только много лет спустя краем уха я услышал, что за примерное поведение скостили ей срок отсидки. А в ту памятную ночь узнали, что, наконец, отыскала она адрес пропавшего отца, что работает он на Урале и что совсем скоро оформит на семью вызов, – что-то подобное теперешней визы за границу – без которого передвижение граждан моей страны из одного региона в другой категорически запрещалось.

С тех пор по вечерам мы грезили этим таинственным и далёким краем, представляя, какая в будущем ожидает нас, ну просто замечательная, жизнь!

Чтобы выжить и не умереть с голоду, мать снова принялась за торговлю, потому что только рынок мог прокормить такую ораву. Мне строго – настрого было заказано заниматься своим ремеслом. Вместо этого какими – то правдами и неправдами я был определён в первый класс и, говорят, учился сносно, особенно по арифметике. Однако вскоре после Победы школу пришлось бросить. От отца шли письма, что оформление вызова, несмотря на послабления в миграции населения, затягивается по причинам, ему непонятным.

Возмущённая и нетерпеливая мать на семейном совете решила, что лично поедет к отцу и покажет тамошнему начальству, что такое разъярённая многодетная женщина.

В деревне, где проживала наша тётка и куда привезла нас мать по договорённости, нам, конечно, не обрадовались. В Костарёво, как и везде в сельской местности, свирепствовал голод. Война вымела из сусеков и амбаров всё до зёрнышка, до пылинки.

Мать уехала, а мы сели на диету – крапиву, лебеду и отруби – лучшее средство от ожирения, о чём мечтает сейчас добрая половина человечества.

У тётки Наташки – сестры нашего отца – до нового урожая оставалось с полпуда проса да пяток иссохших от долгого хранения желтобрюхих тыкв. Но и из этих продуктов супчик да жиденькая каша не часто появлялись на выскобленном до блеска столе.. Попробовал я было по старой памяти пройтись по деревне с протянутой рукой. И подавали поначалу, когда узнавали, что я и есть один из сынков Насти – хохотушки, а потом стали гнать со двора: повадился; у самих на полках мыши ночевали.

С деревенскими огольцами я сошёлся быстро. Пару раз подрался, показал, что шит не лыком, и отстоял свою независимость. В ватаге было веселее переживать чувство голода. Кроме того, мы регулярно совершали набеги на сусликов. Сытому не понять, какое это замечательное лакомство! Ловили их предельно просто. Разыскивали норы в поле, отмечали их веточками, приносили воду в вёдрах и для той, откуда появлялась любопытная мордочка, делали искусственное наводнение. Здесь-то и начинался самый ответственный момент: нельзя было прозевать появления из норы его обитателя, иначе с прытью своей ускользал он моментально. Хитрый зверь обладал великолепным умом и не ограничивался одним входом и выходом в подземелье. Деревенские об этом хорошо знали и размещали свою убойную силу у каждой норы в десятиметровом радиусе. Однако фантастическая ловкость проныр превосходила допотопную тактику, и зверь редко становился добычей изголодавшихся детей.

Если мы с Маней ещё как – то сопротивлялись голоду, то Коле было это не под силу. Он совершенно иссох, как когда-то я, страдая от приступов малярии. Жесточайший понос изматывал его до предела, прямая кишка вываливалась наружу, и я, оставаясь с ним один на один, с трудом вправлял её назад, подавляя непрошеную рвоту.

Приходил фельдшер из соседней деревни, прописал больному какую-то микстуру, но она помогала Коле, как мёртвому припарка.

Как – то раз, вернувшись домой после очередного набега на сусликов, я наткнулся на висячий замок на входной двери. Запор для меня не был помехой, и я по потайному лазу уже через минуту оказался в доме. Бросив взгляд на кровать, где лежал брат, я сразу же определил, что он скончался.

– Отмучился, сердешный, – только и сказала тетя Наташа с грустью, и перекрестила покойника.

Похоронили Колю на деревенском кладбище, обозначив свежую могилку самодельным берёзовым крестом.

Только через тридцать лет мне удалось побывать в этих местах. И тоже по весьма печальному случаю. Старший брат моего отца, Николай Михайлович, всю жизнь проживший в Азербайджане, измученный ностальгией, вернулся в родные места, на родину своих предков, и умер в одночасье.