Наталья Гвелесиани - Мой маленький Советский Союз

Дядя Саша шагнул вперед, и его поглотила гудящая толпа.

Потом из толпы вынырнула его поднятая рука с материализовавшейся откуда-то красной папкой. И папка, и рука торжественно вплыли в белые «жигули», за рулем которых сидел еще один наш сосед.

Дав газ, «жигули», немедленно отправились, как нам, детям, казалось, в погоню за грузовиком. И возможно, эта погоня увенчалась бы успехом, но, к несчастью, ни домоуправ, ни владелец белых «жигулей», ни кто-либо другой из жильцов нашего дома понятия не имел об адресе того отвратительного, скорее всего загородного, спрятанного подальше от глаз и ушей учреждения, где из собак, как все тогда говорили, варят мыло.

Когда «жигули» поздно вечером вернулись и когда из них вышел осунувшийся, с серым от усталости лицом домоуправ, все уже знали, что Мурзик погиб. Кто-то все-таки дозвонился до мрачного этого учреждения и получил короткую, как выстрел, справку.

С тех пор советское хозяйственное мыло, которое, как уверяли хорошо информированные источники, и вправду варилось то ли из жира, то ли из крови, а может, из смеси того и другого бродячих собак, стал прочно ассоциироваться у меня с памятью о Мурзике. Тем более что цвет мыла был красно-бурым, как шерсть нашего беззаветно преданного дому Штирлица, этого собачьего бога.

Интересно, что гибель Мурзика тут же обросла легендами и слухами. Выдвигались самые разные версии о том, кто же вызвал собаколовов. И наиболее популярной, наряду с версией о звонке в соответствующую службу воров, одно время была и самая нелепая, самая невероятная: дескать, во всем виновата первоклассница Лариска.

Первоклассница Лариска, жившая в соседнем доме, больше всего на свете любила возиться с собаками и кошками, вовлекая их в свои причудливые игры. Как-то, раздобыв красную шелковую ленточку, она повязала ее на шею Мурзику, и он от этого взбесился. Ведь впадают же в бешенство от красной тряпки быки. Взбесившись на время, Мурзик слегка цапнул Лариску за руку. Это увидела мать девочки, и она-то якобы и вызвала собаколовов.

Лариска непонимающе хлопала глазами, когда мы, дети, грозно пересказывали ей подробности этой душераздирающей истории, преградив ей вход на площадку. Она бесхитростно похохатывала, а потом, отбежав от нас на безопасное расстояние, смеяться перестала. Сидела на корточках, посматривала искоса на дальний угол площадки, где любил спать Мурзик, коротко вздыхала и чертила что-то обломком кирпича на асфальте.

Все это случится год или два спустя.

А в тот день, когда на площадке появилась черная собака, Сильвия, как я ее почему-то назвала, Мурзик был ее неоспоримым господином. Царем.

Он степенно подошел к гостье, пошатывающейся на худых, как у курицы, ногах, вежливо обнюхал ее и предупредительно встал рядом, голова к голове, – сильный, умный и нежный.

Черная собака, вынырнув из каких-то своих невеселых дум, вдруг благодарно лизнула его в уголок рта, утонув на миг носом в роскошной медвежьей шерсти.

Мурзик улыбнулся и сел.

Черная собака легла и прикрыла глаза.

Кажется, она попросила его охранять ее сон.

И Мурзик, кажется, тоже видел ее сон, ибо, пока она вот так лежала, то и дело пугливо вздрагивая всем телом, готовая в любой момент вскочить и обратиться в бегство, он, склонив голову, мучительно и беспокойно переминался. Взгляд его становился все суровей и одновременно нежней. Я никогда еще не видела такого обнаженного, как шпага, взгляда.

А потом Мурзик завыл – от всего своего обездоленного собачьего сердца. Словно Луну проглотил и та встала поперек всей его жизни.

Меня до сих пор преследует смутное чувство, что Мурзик наш в эти минуты взял на себя часть какого-то внутреннего груза той собаки, и его грядущая гибель началась отсюда.

Кто знает?…

А потом случился потоп.

Мы с Аппатимой и Афродитой сидели в подъезде, вцепившись в рвущуюся куда-то, практически обезумевшую Сильвию, и содрогались вместе с ней, слыша грозовые раскаты.

Мурзика с нами уже не было – шпага его служения была уже в ножнах. Передав эстафету ответственности за пришлую собаку нам, детям, он незаметно удалился, как только начался дождь.

На улице было светопреставление. Кто-то грозный и славный ловко орудовал белыми саблями молний. Зевс-громовержец носился по небу в огненной колеснице и стучал, как в шаманский бубен, в тяжелый щит. Звуковая волна ужасала Сильвию, и она пыталась удрать. Но не тут-то было! И дело даже не в том, что ее обхватили с трех сторон бдительные стражи – мы, – сразу за козырьком подъезда вода, лившаяся с неба, превращалась в кипящую, пузырившуюся реку. Река эта шумно неслась к автобусной остановке, откуда, надо полагать, смыло всех пассажиров. Лишь один – наш сосед – все-таки доплыл до белого дома-парохода, выпрыгнув почти на ходу из чего-то желтого, похож его на утлое суденышко, – это был автобус-экспресс, скрытый стеной ливня. Чертыхаясь, он проворно взбежал по ступенькам и нажал кнопку лифта, двери которого тут же открылись.

Воспользовавшись случаем, Сильвия ловко вырвалась из наших рук и тут же тоже заскочила в кабину. Там она забилась в угол и отказалась выходить, как мы ее ни выманивали вчетвером… Чертыхаясь, сосед стал подниматься пешком, а Сильвия так и осталась сидеть в лифте.

Двери подъезда открывались и закрывались, люди приходили и уходили, но никто не решался составить компанию столь неожиданному попутчику. В ход пошли куски хлеба и колбасы, принесенные Афродитой из холодильника, но – без толку. Уже и гроза отбушевала, уступив место солнышку, чьи лучи искрились теперь в ряби луж, уже схлынула дождевая река… А Сильвия со всей силой своего упрямства все продолжала сидеть в лифте.

И мы решили: почему бы и нет?

Если ей так хочется, то пусть и живет там!

Надо было только придумать, что делать с другими потенциальными пассажирами.

Столь серьезный вопрос надо было обсудить хорошенько, никуда не спеша, но мы спешили – нам пора было в школу.

Сильвию мы пока что решили оставить внутри, а лифт – сломать.

Сломав лифт, мы заодно избавляли соседей от необходимости нервничать, думать о том, как подняться наверх или спуститься вниз.

А для того чтобы лифт не смогли отремонтировать, мы решили выкрасть из диспетчерской специальную палочку-выручалочку: стальную, с красиво оплетенной разноцветными проводками рукояткой. Без нее дверцы лифта не удалось бы открыть даже лифтеру. Аппатима сбегала в каморку, куда мы иногда заскакивали, чтобы поглядеть на табло с мигающими лампочками, и, воспользовавшись тем, что лифтер куда-то отлучился, без труда вынесла за пазухой этот давно привлекавший наше внимание предмет.

Притаившись на втором этаже, мы посмеивались над стариком-лифтером, который, обнаружив пропажу, долго бродил по двору, заглядывая во все углы, хотя ему и трудно было наклоняться из-за негнущейся от радикулита спины. Иногда он останавливался и недоуменно прислушивался к самому себе, а мы, перебрасывая палочку друг другу, делали вид, что фехтуем с ним на расстоянии.