Владимир Хотилов - Ангел широкоплечий. Новеллы

– Ну и как он?

– Отлично!.. Женился… и сейчас перераспределился, как молодой специалист, в наш город… На днях помогал переезжать ему на новую квартиру – получил двушку современной планировки – у него всё замечательно! – с удовольствием делился приятель.

– Женился?! – удивлённо произнес ты, будто что-то припоминая. – Эта такая светленькая… стройняшка?!

– Нет… Ты путаешь! – заулыбался приятель. – Светленькая – это его первая… Сейчас у него другая – шатенка… Весёленькая такая – души в нём не чает!.. Думаю, братану, на это раз с женой повезло!

– Везёт тем, кто везёт! – кисло пошутил ты, не найдя подходящих слов для его брата, и еще добрых два года ничего не знал про них обоих, пока снова не встретил приятеля зимой, в середине февраля.

Приятель поздравил тебя с праздником.

– Не рановато ли? – отшутился ты, полагая, что тот поторопился с поздравлением.

– Самый раз! – усмехнулся приятель. – Или забыл?! – сегодня день святого Валентина – покровителя всех влюблённых.

Пришла очередь усмехнуться тебе:

– Покровители либо живые, либо их нет вообще…

Беседуя с приятелем, ты узнал не только про его дела, но и про Валентина, но уже не святого, а его родного братца.

– Собрался на родину жены… Переезжает в её город – нынче есть подходящий вариант для обмена, – без особой радости рассказывал приятель.

– С чего это он, – поинтересовался ты, – какая муха укусила?

– А он здесь всё взял, что можно, – отвечал откровенно приятель, – и квартиру, и должность с подходящей для трудовой отметкой… Теперь, говорит, можно линять отсюда!

Ты с недоумением посмотрел на него, словно ожидая пояснений.

– Завод-то новый… огромный, – заметив это, заговорил приятель с некоторой ехидцей в голосе. – На него тут всякие слетелись: и пчелы, и трутни, и мухи… И всем давай квартиры, и должности повыше!.. Сейчас там пахать надо, – приятель театрально развел руками, – а пырять уже некому – дураков нынче нет!

«И кто ж твой братец в этом раскладе? – услышав эти слова, подумал ты. – Уж точно не дурак!»

– У Валькиной жены мать там осталась, а сама она рожать надумала, – прозвучал голос приятеля, прерывая твои мысли. – В общем, всё идёт по-семейному…

– И где это? – почти машинально спросил ты.

Приятель назвал город.

– Так это ж, тёплые края… – быстро сообразил ты.

Брат Валентина знал географию не хуже тебя, поэтому с тобой согласился.

«Валентинус… Валентино… Валентин… – вертелось у тебя в голове после этой встречи, видимо, из где-то ранее услышанного или, возможно, чего-то прочитанного. – И кто дал ему это имя?.. Ангел широкоплечий… Интересно?!.. Нет, этот Валентин уж точно не святой, как пить дать!»

Прошло ещё несколько добрых лет, добрых хотя бы потому, что ничего плохого, тем более страшного в твоей жизни не случилось, а некоторые люди вокруг тебя, наверное, были тогда даже счастливы только от одной мысли, от своего мироощущения, что просто живут на этом свете.

– Ты помнишь Катю? – как-то спросила тебя мать.

– Катю?!.. Какую Катю? – не сразу догадался ты.

– Со старой улицы… Ну, где начинали жить… в городе – помнишь?!

– Помню, а что?

– Её убили… Муж убил… Говорят, очень ревнивым оказался!

– Печально… Очень!.. У неё ведь дети, кажется, были… – медленно произнёс ты, вспоминая тот летний день, когда на крутой дороге встретил молодую семейную пару с детской коляской. С той поры Катю ты больше не видел… И, закрыв на мгновение глаза, представил её лицо: загорелое, зелёноглазое, казалось, с вечной улыбкой на чувственных и ярких, как спелая вишня, губах.

Ты верил, что именно такие, никогда неунывающие люди наделены редким даром восприятия всей полноты бытия и поэтому всегда будут излучать радость, пока живут на белом свете. И уже только этим они сами, как причудливые, живые цветы, украшают собой нашу жизнь… Катя была неброским, полевым цветком, озорным и смешливым, и этот цветок безжалостно растоптали.

Тебе стало грустно и ты, позабыв, а, может, не желая знать никаких подробностей её смерти, спросил:

– А мать?!.. Мать у них жива?.. Я помню её – очень жизнерадостная женщина…

– Уже померла… – с печалью в голосе уточнила мать. – А каково ей было, если б дожила до смерти дочери?!.. Хотя, как знать – у Кати двое детишек осталось – вот беда!

О чём вы говорили потом, ты не помнил, но почему-то был уверен, что в тот грустный вечер молчаливый отец задумчиво произнёс: «Все там будем… Все!»

Он обязательно говорил эту фразу, когда узнавал про смерть знакомого ему человека.

Настойчиво наступала ранняя весна и, выйдя из дома, ты вдруг вспомнил то морозное утро, когда шёл в гору извилистой и скользкой улочкой, наслаждаясь свободой, пьянея от весеннего воздуха и согреваясь ещё неостывшей любовью… Но сейчас ты не мог, как тогда, вспомнить того вкуса губ любимой женщины, запаха её шелковистых волос, а пальцы твоих рук уже не хранили в себе нежность её кожи, тепло и гибкость молодого тела.

Неповторимый голос едва доносился из глубин разбуженного сознания и ты, чуть прикрыв глаза, сумел всего лишь на мгновение оживить в памяти её облик, но на большее человеческих сил не хватало, и ты лишь подумал: «Ведь за что-то мы любили друг друга?.. За что?!.. Она же есть… эта любовь… Но всегда ли мы достойны её – вот вопрос?!»

Мысли, как неисповедимые тропы любви, убегали вдаль, терялись в незримых, почти немыслимых переплетениях, и ты разорвал их усталым, вопрошающим голосом:

– Где ж ты был тогда, мой добрый покровитель, мой широкоплечий ангел?.. Валентинус… Валентино… Валентин…

В поношенной зэковской униформе, в стоптанных кирзовых коцах, с новой фуражкой «полицайкой», надвинутой до бровей, низкорослый, начинающий полнеть Анфимыч выглядел смешно и даже нелепо, словно постаревший, но всё ещё бравый солдат Швейк, заблудившийся во времени и попавший в советский плен вместо русского.

Страна боролась с пьянством и хулиганством, поэтому Анфимычу, с учетом его пролетарского происхождения и боевых заслуг на фронте, присудили за мелкое хулиганство небольшой срок лишения свободы.

И лагерную, бэушную одежду, и эту грубую обувку теперь ему предстояло носить до освобождения, но не так уж долго – всего-то четыре месяца с хвостиком!.. И Анфимыч, в силу своего неунывающего нрава, посчитал всё это за мелочи лагерной жизни, кроме фуражки «полицайки», которую почему-то сразу же невзлюбил и упорно ходил по зоне с непокрытой головой, блестя загорелой лысиной.

В бараке, особенно, в своей секции, весёлый и общительный Анфимыч прижился сразу. Его зауважали не только за солидный возраст и умение травить анекдоты и байки, но ещё больше за боевой, настырный характер, проявленный в истории с почтовой посылкой, которую отравила ему на зону жена.