Татьяна Шеметова - Пушкин в русской литературе ХХ века. От Ахматовой до Бродского

Очевидно, что каждый писатель, интерпретатор биографии, актуализирует те философские аспекты, которые близки его собственному мировоззрению. Сами эти же эти аспекты были впервые сформулированы в лоне русского философского ренессанса конца XIX – начала XX в.

Одним из наиболее значительных философских аспектов можно считать гносеологический аспект мифа. Первичная функция мифа – это удовлетворение человеческой любознательности путем ответа на вопросы «почему именно Пушкин стал в России Поэтом №1?» и «откуда берет начало его гениальность?». В решении этих вопросов в русском национальном сознании огромную роль сыграли первые биографы Пушкина, своеобразные апостолы (Петр и Павел) пушкинского мифа: автор первого критически подготовленного собрания сочинений Пушкина и первой обширной биографии Пушкина Павел Васильевич Анненков и записавший воспоминания современников о поэте Петр Иванович Бартенев.

Своеобразным вторым «открытием» Пушкина стала вышедшая в середине 20-х гг. ХХ в. хроника В. В. Вересаева «Пушкин в жизни», составленная по принципу монтажа различных точек зрения: актера и дипломата, военного и крестьянина, светской дамы и дочери деревенского попа. Эту хронику современный исследователь О. Лекманов считает главным объектом пародии в «Анекдотах из жизни Пушкина» Д. Хармса 95 95 Лекманов О. Русская словесность на фоне Пушкина // Пушкинский сборник. С. 347. .

Начиная с Вересаева, биография поэта допускает использование не вполне достоверного материала: « <���…> не следует пренебрегать неточным и сомнительным, памятуя, что взгляд современника всегда субъективен, что бесстрастного рассказа о виденных событиях и лицах не существует, что вместе с фактом в воспоминания неизбежно попадает отношение к факту и что самое это отношение есть драгоценный исторический материал» 96 96 Вацуро В. Э. Пушкин в сознании современников // А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2 т.: Т. 1. М. 1974. С. 5. .

Художественный текст, «препарирующий» пушкинский миф в гносеологических целях, начинает уподобляться последнему по своей структуре, т.е. стремится охватить все знаковые моменты биографии поэта, разгадать загадку его гения. Особенно это касается произведений в жанре биографии: «Пушкин» Ю. Тынянова, «Пушкин в изгнании» И. Новикова, «Пушкин» Л. Гроссмана, «Жизнь Пушкина» Г. Чулкова, «Жизнь поэта» А. Гессена, «Александр Пушкин и его время» Вс. Н. Иванова.

В том случае, если писатель сознательно подчиняет язык существующей социально-политической парадигме, как это происходит с вышеупомянутыми «житийными» текстами И. Новикова и А. Гессена, то язык утрачивает функцию инструмента познания, становится инструментом экспликации готовых представлений, фиксации существующих топосов, сопровождающих в сознании русскоязычного читателя национальный концепт «Пушкин».

По этой причине, сравнивая различные тексты, апеллирующие к персонам русского пантеона, известный пушкинист М. А. Цявловский замечал: «Насколько скучно у И. А. Новикова! У Тынянова есть подобие литературы. Ну, а остальные…» 97 97 Предположение об авторстве замечания на полях рукописи Б. Садовского «Пшеница и плевелы» высказано С. Шумихиным во вступительной статье к первой публикации романа. См.: « Новый мир» №11, 1993. С. 94. . Действительно, талантливый деятель серебряного века И. А. Новиков дает пример стилистически ровного, «опоэтизированного», но лишенного гносеологического поиска текста о Пушкине. Главная романная составляющая филологического романа, по мнению критика В. Новикова, – плодотворное переплетение прошлого и современности, исторического героя и личности пишущего автора 98 98 Новиков В. Филологический роман. Старый новый жанр на исходе столетия // Новый мир, 1999. №10. С.193—205. . Онтологическая «горизонталь» героя в романе И. Новикова, безусловно, присутствует, тогда как гносеологическая «вертикаль» самого автора выявляется с трудом 99 99 См. об этом нашу статью: Шеметова Т. Г. Пушкиноведческий роман-исследование как жанр // Вестник РУДН. Сер. Литературоведение. Журналистика. 2009. №4. С. 14—22. .

Следующий аспект – онтологический, т.е. касающийся характера бытия внутри пушкинского мифа, а также как следствие – бытования самого мифа. Это бытие многослойно, иерархично и определяется структурой пушкинского мифа. Иначе говоря, осознание содержательного ядра мифа, фиксация основных мифологем определяет бытие пушкинского мифа в пространстве художественной литературы. Онтологические основы пушкинского мифа, как нам представляется, были заложены в русской философской критике конца XIX – первой половины XX в. Одной из первых попыток онтологизации пушкинского мифа стала концептуальная статья В. Соловьева «Судьба Пушкина» (1897), в которой философ разъяснил свое понимание категории «судьба».

По его мнению, с одной стороны, в судьбе каждого человека присутствует превозмогающая его самого необходимость, которой он подчиняется в любом случае. С другой стороны, действие этой необходимости обусловлено отношением к ней человеческого сознания и воли. Судьбу люди осваивали первоначально в образах мифа, поэтому пушкинский миф оказывается для В. Соловьева наиболее подходящим примером, помогающим аргументировать теоретические построения, хотя его мифологическую природу философ не учитывает, говоря лишь о «культе поэзии». Ср. «Острее всего <���…> впечатление производила смерть Пушкина. Я не помню времени, когда бы культ его поэзии был мне чужд. Не умея читать, я уже много знал из него наизусть, и с годами этот культ только возрастал. Немудрено поэтому, что роковая смерть Пушкина, в расцвете его творческих сил, казалась мне вопиющею неправдою, нестерпимою обидою и что действовавший здесь рок не вязался с представлением о доброй силе» 100 100 Соловьев В. С. Судьба Пушкина // Пушкин в русской философской критике. С.18. .

Наблюдая разительное противоречие между поэтическим автомифом Пушкина и его же недавно опубликованными письмами (как мы показали выше, представляющими собой антимиф), Соловьев приходит к мысли о сознательном отказе поэта от нравственной силы, которая была ему дарована судьбой. По логике философа, поэт пришел к трагической гибели, по собственной воле нарушая бытийные законы нравственности. Как видим, устоявшаяся к тому времени мифологема «смерть поэта» становится точкой отталкивания для такой трактовки: полемизируя с распространенной концепцией о Пушкине-«невольнике чести», В. Соловьев создает свою – о Пушкине-невольнике собственных страстей. Впоследствии Соловьев уточняет свою позицию в статье «Значение поэзии в стихотворениях Пушкина» (1899), где приходит к выводу, несколько отличающемуся от выводов «Судьбы Пушкина»: « <���…> все значение поэзии – в безусловно независимом от внешних целей и намерений, самозаконном вдохновении, создающем то прекрасное, что по самому существу своему есть и нравственно доброе» 101 101 Соловьев В. С. Значение поэзии в стихотворениях Пушкина // Там же. С. 90. .