Ярослав Полуэктов - За гвоздями в Европу

– Ма—де—му—азель! – по слогам и достаточно зло поправил Кирьян, – а как вас зовут? А мы есть Порфирий энд Кирьян.

Девушка внимательно посмотрела на бородатых русских. Застыдилась чего—то. Может, от излишне долгого общения.

– А я Жаннетт…

– Какое историческое имя! – радостно воскликнул Бим, – Жанну де Арк знаю. А у нас Жанна Фриске есть. Не знаете Фриске?

Нет, не знала и не пила Жаннет никакой фриски. И виски не особенно жаловала.

Странное дело, весь мир должен бы знать Фриске! – думал Кирьян Егорович.

Он стоял как—то раз в основании площадной сцены, на которой колбасилась Жанна, демонстрируя лучшие части спортивной фигуры.

– А у вас красивые русские имена. Я читала Достоевского. Там… да… был один детектифф по имени Пор—фиррий.

Кирьян запамятовал фамилию и отчество детектиффа. Порфирий помнил прекрасно.

– Мадам! У Вас прекрасный русский выговор. За Достоевского Порфирия Петровича от лица Союза Писателей России и лично от Порфирия Сергеевича Бима—Нетотова, а также от Фриски (мы ей передадим) выражаю Вам большое благодарственное спасибочко.

– Говори проще и не выёживайся в изысках, – попросил Кирьян Егорович, – а то тут наши классики изволят купаться.

Он перевесился через перила и глянул в Сену.

(Голова Пушкина стыдливо ныркнула в волну, а любопытный Гоголь только слегка притоп и подмигнул, сволочь такая!)

Кирьян Егорович припух: он надул губы и чрезвычайно уродливо потряс головой. (Видение исчезло, голове от качки неприятно, с пивом пора притормозить).

– Нет, – скромно отвечала Жаннет, проигнорировав и миссис, и мамзель, и мадам, и какую—то неведомую Фриску, – я немноххо учила русский, а ещё во мне тчут—тчут русская кровь.

– Чуть—чуть, – уточнил Кирьян Егорович.

– Спасибо. Чтуть—чтуть. Ой, ваш язык такой сложный! Ему никогда не научишься.

– Будто французский проще, – хмыкнул Порфирий и высунул русский язык. Теперь все убедились, насколько все языки одинаковы.

– Вот так не фига себе встречка. Как я рад, как я рад, – высказался Кирьян Егорович.

– Как мне нужно в Ленинград, – добавил Бим и засуетился: «Прошу пане и панове, (месье и мадамы, – поправляет К.Е.) …и мадамы…, не отказать нам в просьбе… и приглашаю вас… за наш… и за ваш скромный столик… и ваших коллег тоже… Тут есть ещё кто… за штурвалом? – поозирался Бим.

– Нет, мы же на приколе, – смеётся Жаннетка.

– Тогда можно начать поболтать о совместная родина.

– «То—да—сё» обсудим, – добавил Порфирий Сергеевич и встрепенулся. Поправил несуществующую галстук—бабочку. – Всем миром будем обсуждать. Люблю Париж я ранним утром, когда весенний первый гром…

– Нет, нет, – отбивалась Жаннет, – я… мы на работе. Нам некогда. Нельзя. Мы бы с удовольствий…

– Жаль. – Кирьян Егорыч расстроился. – А… мы… а вы…

– Но, если желает… ну, если сильно хотеть, могу с вами фотографировать… ся. Так кажется правильно говоритт. Да? Ес! На память. Буду рада…

Жаннетка в минуты расставания с любовниками могла быть противоестественно доброй.

– Мы хотеть, мы да… – Бим в мгновение ока организовал съёмку. Привлёк негритёнка, расставил соседей. Потом принялся вручать аппарат соседней девочке годков четырёх, сидевшей на маминых коленках. Ребёнку—девочке фотоаппарат не понравился (у неё дома лучше) и она вознамерилась было спустить его в Сену.

– Оп, так нельзя! – Бим успел поймать предмет за верёвочку на лету.

– Какая шустренькая! Надо же! Би—би—би! Какая хорошенькая девочка. Поехали с нами в Амстердам. Травку покурим. Пе—пе—пе. Пых—пых—пых. Трубку хочешь подержать?

Девочка отказалась курить траву в Нидерландах и держать страшно дымящую трубку. Она ткнулась в маму лицом и пустила слезу.

– А Вы когда—нибудь отдыхаете? – спросил Кирьян Егорович Жаннетку. Жаннет ему однозначно понравилась. – А я – русский писатель и теперь пишу романы. И про Париж напишу. И про Вас.., может быть. Ещё я архитектор. И он архитектор… Мы тут будемо толкаться… пребывать ещё три дня. Грешить хотим, понимаете, изучать ваши парижские нравы. Мы у Мулен-Ружа видели…

– Смогтём встретиться на Пигали доне… – добавил Бим, уловив некую развиваемую писательскую стилистику, – А на Пигали мы… Пиво там есть? До'лжно, до'лжно бы быть. Какое там… бля? Бля! Где бли, там блядское пиво…

– Жабры промыть… – с писательской скрупулёзностью и с целью прервать Бима пояснил дядя Кирьян.

«В роман вас вставим, …то есть Егорыч вставит. Вставишь, Егорыч?». – Это Бим повышал статус туристической группы.

– Ещё как вставлю, – заинтригован Кирьян Егорович неплохим поворотом Бимовской мысли.

– У нас так положено, – сказал Бим, – брать у девочек автографы и вставлять им…

– Их! Твою мать!

– …Их в романы… Мы в Чехии и в Швейцарии дак…

– Ещё Америку присри – рассердился Кирьян Егорович. Не брали мы автографов в Швейцарии. И не вставляли никому…

– Не мешай, – отрезал Бим, – я сам знаю, что говорить.

Ах, если бы, да кабы увидеться в другой обстановке! – мечтал Кирьян Егорович.

Жаннет смастерила заинтригованный вид.

– Врут, наверняка, – подумала она, – как русский, так обязательно Достоевский. Американцы – те проще. А эти нажрались и клепают, будто более оригинального нечего сочинить. Матерятся вдобавок…

– Мы все архитекторы. Правда, правда, – пояснял Бим. И для убедительности честных намерений стучал себя в грудь торцом авторучки.

Архитектор, по мнению Бима, был синонимом настоящего аристократа: «Нас четверо, мы путешествуем на автомобиле по Европе… понимаете, да?»

– Я все поняла уже. Спасибо… Давайте в другой раз…

Это нейтральные отмазки.

Кирьян Егорыч от амурного закурения взволно… то есть от волнения задымил. Он влюбился в девушку всем сердцем, как только увидел. И не только сердцем. Плоть тоже зацепило: по—старчески мелко подтрясывало телом, мокло под майкой, что—то неприличное сотворилось в штанах.

Бантик мигом унес чугунную пепельницу с выпуклыми якорями по бортам и притащил полегче – из тонкого стекла. – Скоро кидаться начнут, – определил он почти наверняка. Бантик видел фильм про русскую эмиграцию в Париже и поил пивом олигархов.

«Нельзя столько много курить». Девушка поиграла веками, показала на пачку и погрозила пальчиком.

– Тут написано так: коурени мюже забийжет. Вы же понимаете чешский? А что тут написано прочли? Вы побывали в Чехии? Вы же там эти сигареты купили?

– Да, да, это чешский Винстон, – объяснил Кирьян Егорович. – Мы вообще—то только что из Швейцарии, а были ещё в Праге и в Мюнхене. А теперь едем в Голландию. Курим давно и помногу. Пока ещё не померли. Нажили всего—то лишь легкий кашель.

Произнося эти слова, он хлопнул себя в грудь, где были навешаны значки осмотренных государств. Громоподобно закашлялся, проиллюстрировав вышесказанное.