Ярослав Полуэктов - За гвоздями в Европу

В хрониках «прозрачно» изменены имена и фамилии реальных людей. Это сделано лишь по причине жанра. Так как данная часть произведения является составной: по отношению ко всему роману—романчичеку, солянки впоследствии.

Условия его в самом начале придумал Чен Джу – по жизни Полутуземский (или наоборот. Или вообще непонятный персонаж. Похоже – из Тараканов.), и не был намерен ломать их впредь.

Тут псевдописатель запутал так, что я не разобрался. Надеюсь, и вы не разберетесь.

Самый главный бал—бес, работающий в преисподней библиотеке, реакционный библиофил, мерзкий и жестокий сексот, отправивший, по навету, на сковородку не одну тысячу неплохих, в принципе, писателей: русских и зарубежных, чрезвычайно задумался: над заинтриговавшей его сборной книжкой—солянкой с какими-то дурацкими пазлами вместо обычных глав, рождённой гражданин—графоманом Туземским – он же Чен Джу.

Во—первых: на какую полку её ставить: на какую то есть букву, на «Ч» или на «Д»?

Во—вторых, погрузившись в читку, и забывши об основной своей работе, он притормозил с быстрыми выводами. – Что делать? – думал он, – медаль дать: уж очень многих Чен Джу замарал, опозорил, отпрелюбодеял – вполне в духе чертячих воззрений и инквизиторских правил, весьма поощряемых в их свете… или распустить на пирожки?

Таким же образом жестокий но мудрый Чингиз—Хан делил своих сотрудников на плохих и хороших. Таким же способом лечил паршивых солдатушек, а также заворовавшихся клерков: от скверных влечений и вредного лиха.

Одинаково целенаправленно Чингиз выдирал клитора и языки.

Весьма удачные и вполне зверские патентованные опыты хана Чингиза черти давно уж внедрили в свою обветшалую, за тысячи-то лет, практику.

Не сумел разобраться главный преисподний архивариус. Закружилась голова у него от писательских деяний Чена. Не понял он: найдут ли, в конце концов, друзья—путешественники спрятанное где—то на родине еврослонов золотишко, лизнут ли когда—нибудь за хобот медного Фуя-Шуя, вырастут ли у них от этого члены.

И, как поговаривают ныне здравствующие нечистые, так и кончился его дух в неведении.

***

В классическом земляном литературоведении (которое местами пора уже модифицировать в литературовИдение межгалактическое – пусть звездные субстанции и козявки микромира поучаствуют) считается так, что художественная ценность реалистического литературного произведения тем выше, чем больше ты окунаешься в описываемые события и сближаешься с героями.

То есть, читатель якобы не должен чувствовать ни скрипа авторского пера, ни присутствия автора, дышащего в спину. Автор не должен подсовывать нежному читателю фальшивые до приторности обороты: с высосаными из пальца описаниями красивой природы. Он не обязан разжёвывать читателю, будто нерадивому двоечнику, непонятные места.

Вы же, мой читающий друг, – не двоечник, и вам разжевывать не надо.

Но, в отношении незнакомых читателей, в данном романе проблема присутствия автора решается поперёк классических правил, то есть как бы всем назло.

Вот линия повествования льется легко и беззаботно. А вдруг, на манер чертей из коробочки, она прерывается несчётными ремарками и отступлениями. То загромождается вставками из какой—то «прежней жизни» главного героя: вот нахрен она кому нужна!

Речь тут о Кирьян Егоровиче Полутуземском, сокращённо Туземском, или короче того: о Полутузике.

От лица этого начётчика и литературного прохиндея, неудачника, ведётся повествование.

Читателю приходится напрягать и без того перегруженную авторскими декламациями и сюсюканьем память, вспоминая ерунду, на которой остановился в предыдущей главе пошлый писатель и чудаковатый герой романа, в одном лице, – Кирьян Егорович Полутуземский – Чен Джу, ити его мать. Этот обманщик постоянно намякивает на какие—то сокровища GоLоgо Рудника, о котором, между тем, не говорит ничего толкового. И мы понимаем: завлекуха всё это. Якобы конфетки в качестве награды. А по сути: «Дядя Петя ты дурак» – пустышка это, фуфло.

Но, блинЪ, следует отдать должное, – Чен Джу пишет, порой вдруг, так напористо и горячо – как скачет выскользнувший на приволье красавец – жеребчик. Пегасом зовут.

Любо – дорого и не западло перечитать такие места ещё и ещё раз. Жаль, немного их!

***

Один из героев романчичека – Порфирий Сергеевич Бим, уже после путешествия протер до дыр первый, только начатый, и не переваливший за десять процентов готовности, вариант рукописи Чена Джу – Полутузика.

Он ежедневно мусолит его в маршрутках, и зачитывает цитаты шоферам ночных такси.

Млея на проститутках, Бим пересказывает им содержание романа. И множит степень своего там участия.

– Давай ещё, ещё! – кричат проститутки в экстазе. – Ах! Ох! Не кончай. Продолжай читать. Медленнее! Вот. О-о-о! Теперь быстрее! Е!!!

И чуть позже, обтираясь в душе: «А нельзя ли познакомиться с этими самыми Ченом и Джу, на крайняк с Полутузиком?»

– Нет, – твердо отвечал Порфирий Сергеич, помогая отжимать мокрые и рыжие их мочалки, – нет и нет, заняты Они… Они, вообще—то, в единственном числе и пишут продолжение. Поняли? Для меня. А главный мэн там, знаете кто? – Я! Уеньки бы Чен Туземский взялся писать… без меня. Я – Антибиотик… я – Депрессант… Мне Париж вообще не стоял. Ещё немного… и он название сменит. Будет «Бим в Париже». Во, вспомнил, я Ингибитор! У меня красная майка есть. Поняли, дорогие мои Бляди?

– Вау! – говорят на американском языке дорогие проститутки из угадайского универа, и другие подключились: соски они кругом похожи: не любят лишних фантазий. – Да ты великий прыщ, Порфирий!

– Ни ♂я себе, столько набросать слов, – говорят на чистейшем русском бляди районные, – денег, поди, может дать взаймы.

– Фотым отшошать, – кричат подорожницы с руэ Одиннадцати Гишпанских Добровольцев, что на пересечении с проспектом Красного Понтифика. – Пешплатно. Напышы адрышок! Фот тут, на прокладке: по завершению.

Кто скажет, что это не всенародная любовь к беллетристу Чену?

Кто скажет, что вкус к литературе нельзя привить плохим девочкам за недостатком у них свободного времени и долларов на книжки?

– Да прямо на работе и прививайте, – советуют спевшиеся мудрый пьяница и бестолковый псевдописатель новаго, неопознаннаго пока что жанра.

А вот это уже высшая похвала псевдописателю, тож гиперреалисту Чену Джу: Порфирий Сергеевич Бим серьезно и увлеченно, позабыв иной об архитектурной повинностиь и пиве, откинув порножурналы и порнодиски, онанирует над главками Чтива Первого из общей Солянки Чена Джу. Это там, где Живые Украшения туземского Интерьера, ходят в трусах и без оных. Вот целительная сила живого слова!