Сергей Данилов - Конспекты поздних времен

– Он действительно гроссмейстер? Может быть, международный мастер, а?

На что Криницын лишь снисходительно улыбнулся. Очкарик отошёл на цыпочках. Как-то весьма скоро прибежал чемпион области Левинсон, у которого оказались большие, розовые, смешные для чемпиона уши, а лицо напоминало добрый сибирский пельмень. Он приветливо улыбался.

– Здравствуйте. Левинсон. Буду рад сыграть с вами, гроссмейстер.

– Нет, – отказался Егоров, – не пойдёт такая канитель.

– Как нет? – с гомотопической простотой пельмень преобразовался в недоуменный вареник. – Позвольте… меня же специально для этого вызвали с кафедры по телефону. Или ваши планы… э… изменились?

– Точно. Изменились. Играю один против всех, не глядя на доски.

– Да у нас тут всего досок двадцать и наберётся, – ехидно заметил лохматый очкарик.

– Чего с вас взять, команды голоштанной. Двадцать, так двадцать, сеанс бесплатный, – нагловато усмехаясь, отбрил Сёма шахматную интеллигенцию.

– Не знаю, не знаю, – пробормотал Левинсон. – Что-то мне не верится, здесь всё-таки вам не Васюки. У меня большое сомнение… и фамилия ваша в рейтинговых списках не значится… Очень большое сомнение. Пожалуй, на подобных условиях я играть не буду. Я воздержусь.

Шахматный мир города воззрил на профессора Щура, который расставил фигуры и вежливо поинтересовался:

– Ваш ход, гроссмейстер?

– Е2-Е4, – гаркнул Егоров.

Прочие тут же бросились занимать столы, чуть не сшибив с ног Левинсона, спешно расставлять на досках фигуры. Чемпион области нервно ходил кругами по комнате, ускоряя движение. Потом вдруг набросился коршуном на случайного мальчишку, возмечтавшего сразиться с приезжим гроссмейстером, зашипел гусаком, выкинул за вихор и уселся играть на его место под номером семнадцатым.

– Лекцию читать будете о развитии шахматной идеи? – полюбопытствовал всё тот же дотошный лохматый очкарик.

Егоров стоял лицом к окну, скрестив руки на груди, в любимой позе знаменитого корсиканца перед очередной битвой за передел мира, спиной к аудитории, страстно жаждущей его крови.

– Какая доска?

– Седьмая, гроссмейстер.

– Седьмая доска получит мат на… тридцать седьмом ходу, – объявил Семён Егоров, не повернув головы.

Макс увидел, как лохматый и Левинсон быстро поменялись местами. Но ничего не сказал, ему стало интересно. Через два часа шахматные сливки города были отвратительно и безжалостно смешаны с бытовыми отходами. Мастер спорта Левинсон получил мат на тридцать седьмом ходу, как и было обещано его доске. Он хотел увильнуть, сдаться на тридцать пятом, однако любопытная шахматная общественность принудила доиграть до конца из чисто теоретического любопытства. Кому из идолопоклонников не хочется иной раз под горячую руку макнуть мордой в грязь верховного божка?

Никто даже не пытался оправдываться, ссылаясь на зевки. Потный Семён по-прежнему стоял у окна, сцепив руки на груди мёртвой хваткой:

– Устал, будто вагон мебели разгрузил в одиночку, – сказал он Максу. – Ну, как?

– Феномен, – Макс стряхнул невидимую пылинку с пиджака Егорова. – Эх, надо было платный сеанс устроить, столько денег потеряли, страшно подумать…

В этот момент в клуб вошел знакомый Макса по общаге вечный студент Феофанов, оглянул присутствующих раскосыми от пива глазами.

– О, привет Крынка! – воскликнул он чересчур радостно для шапошного знакомства. – Тоже решил в шахматишки срезаться?

Чисто по-английски, не прощаясь, Макс направился к выходу, Егоров за ним.

– Что-то тут не чисто! – опять заподозрил Левинсон, глядя им в след боком, по куриному.

– Гипноз! – воскликнул профессор Щур, – я понял, над нами экспериментируют. Держи их!

– Какой гипноз, Александр Трифоныч, вот записи всех партий.

Однако у гроссмейстера с подручным не выдержали нервы, они ускорили шаг. Выскочив на улицу, позорно бежали. Профессор храбро бросился в погоню, чувствуя приближающийся приступ астмы, он тяжело, с хрипом дышал, но неотступно держался следом.

На город спускался прохладный вечер. Верхи тополевых крон на улице вольного лондонца Герцена зашумели на ветру, навевая тревожную мысль о том, как много западного присутствует в азиатской Сибири. Сбивая со следа профессора, Макс кинулся не в сторону общежития, а сразу взял налево, и, проскакав шумным галопом метров семьдесят, не оборачиваясь, свернул на уходящую вверх к горизонту улицу имени Виссариона Белинского, где никогда не ступала нога сурового критика с грозным именем-отчеством. Ботинки гроссмейстера тяжело бухали сзади.

Молодежь ёрзала ногами. Заметив данное обстоятельство, Тайва с удовольствием объявила начало танцев. Чтобы сохранить свой небольшой коллектив в целости и сохранности, а заодно предупредить возможный мордобой, точнее спасти от оного понравившегося молодого человека, прелестница быстренько составила официальный список пар с первой и единственной красавицей бала, то есть с собой. Естественно, в первой паре короткого списка оказался незнакомец, но тут, уж извините, главенствуют закон и порядок, ничего не поделать и спорить бесполезно, ибо что написано пером, того не вырубишь топором. Зак ужасно разволновался, узнав, что он только второй, а Чип воспринял свое третьестепенство с пониманием, впал в слезливую фазу романтической любви. За него Тайва не беспокоилась: этот никуда не денется. Ближайшие полчаса посвятит стихосложению, вздохам и объяснениям, будет писать световые открытки и подкидывать ей в огромных количествах, устраивая фейерверки.

– Чела-эк! – позвала Тайва громко. – Где прячемся всё утро?

Пожилой лимитчик в голубом хозяйственном комбинезоне кряхтя вылез из кустиков. В руках он держал ножницы для подстригания веток. На самом деле, будучи отважным героем, наследственный разведчик Владимир Владимирович уже третий день подсматривал за клонами, пытаясь определить слабое место их стратегической обороны. Его непричесанный вид, сухие веточки венчавшие реденькую шевелюру на манер тернового венца, мигом напомнили Тайве Або Цифала, и её охватила утрешняя, не истраченная до конца злость.

– Почему ветки раскиданы, ёкарный бабайка? Бегом! Шнель!! Наводить порядок! Немедленно! Все люди – лодыри и бездельники. Грязные животные. С гор спустился, из пустыни приехал, или Заполярья? Смотри у меня, мигом обратно вернёшься! В случае непослушания немедленно лишаю работы, жилища, и права проживания в свободном городе Клондайке! На пинках вынесу, с треском! Где музыканты? Играть, играть, играть!

Герой-лимитчик поскреб сухощавый кончик носа, будто решая, остаться или враскачку пойти собрать вещички. Это возмутило Тайву до глубины души: «Раб! Человечишко несчастный будет тут перед ней выкаблучиваться, думать-соображать. Кто ты такой есть, чтобы решать свою судьбу? Животное домашнее!».