Яков Фрейдин - Степени приближения. Непридуманные истории (сборник)

Чтобы закончить эту экскурсию в антропонимику, то есть в науку об именах, скажу кратко о других таких же чудных творениях идейных родителей. В институте, где я учился, был директор клуба по имени Ленорт Иванович, что в переводе с русского на русский значило «Ленинец Ортодоксальный», а уж про такие имена, как Октябрина, Владлен (Владимир Ленин) или Стален (Сталин-Ленин) и говорить нечего. Я даже знал одного типа по имени Сталькан, что он сам расшифровывал, как «Стальной Канат». Но мы отвлеклись, вернёмся к нашей истории.

Надо сказать, что из всей нашей компании в той поездке, самый неотёсанный был Эдик. Эдакий простецкий рубаха-парень. Его любимым развлечением было спорить. Спорил он всегда и по любому поводу. Выигрыш сам по себе большого значения не имел, а важен был процесс спора и ожидание результата. Это щекотало ему нервы и красило жизнь. Незадолго до командировки в Новосибирск он с кем-то в лаборатории поспорил, что сможет запихать себе в рот плащ «Болонья» и затем выговорить слово «мама». К чести его будь сказано, он полностью запихал плащ в рот и даже рот закрыл, но вот сказать «мама» у него не получалось, как он ни старался. Эдик страшно расстроился, разве что слёзы не потекли, но тут спорщики вспомнили, что забыли с плаща спороть пуговицы, а уговора не было, чтобы пуговицы тоже в рот запихивать. Поэтому ему засчитали выигрыш без «мамы» и этим подвигом он потом ужасно гордился.

В инженерных и научных делах Эдик был талантливым самоучкой, но его культурный уровень был ниже плинтуса. Он происходил из удмуртских крестьян, как Ленин. Впрочем, тот, вроде, был из чувашских, но это сути не меняет. Важно, что в смысле эстетики они оба стояли на одной ступеньке дремучести. До того дня Эдик ни в одном театре никогда не был и уж совсем понятия не имел, что такое балет. Потому перед вечерним культпоходом он слегка волновался и пока мы гуляли по городу, запасся поллитровкой, из которой для храбрости непрерывно согревался. Когда, где-то минут за сорок до начала, мы подошли к театру, Эдик был уже совсем хорош, но вёл себя пристойно – всё же был в приличном обществе. По крайней мере, так мы про себя думали.

Театр действительно был грандиозный, с колоннадой, как у греческого Парфенона, и куполом, как у римского Пантеона. Если учесть, что строили его с имперским размахом задолго до оперных театров в Сиднее или Нью Йорке, то впечатляло сильно, тем более, что стояло это чудо света во глубине сибирских руд. Поскольку мы пришли рановато, отправились сначала в театральный музей, где содержались всякие экспонаты из истории этого театра. Кто и что там пел или танцевал или какие костюмы к каким спектаклям шили, меня не особенно интересовало. Но вот когда и как построили это огромное сооружение, мне хотелось узнать.

По стенам висели многочисленные фотографии, изображавшие разные стадии строительства – от рытья фундамента, до прорисовки на потолке фальшивых барельефов. Было жутковато смотреть на исхудалых и оборванных строителей, которые возводили это здание, затмевающее размерами римский Колизей. Строить его начали где-то в начале тридцатых годов. В 37-м на всякий случай расстреляли всех ведущих строителей, так что стройка слегка задержалась. Зэки в телогрейках резали статуи, имитированные под итальянский мрамор, и прорисовывали фрески в стиле императора Адриана. Народ жил в жуткой тесноте, ютился в бараках и землянках, а коммунисты строили Колизей в Сибири. Других забот у советской империи в то время, вероятно, не было. Сколько квартир для тех же строителей можно было построить на эти деньги, сколько здоровья и жизней спасти! Но ни тогда, ни после никого в России это не интересовало. Так было всегда – от Петра до наших дней. Непонятно только, почему в Новосибирске до сих пор этим гордятся?

После музея мы поднялись в зал, несколько подавленные и угрюмые, и лишь Эдик улыбался и озирался вокруг, широко раскрыв от изумления свои раскосые глаза. В музее он мало, что понял, история его не задевала, но в фойе и зрительном зале он был совершенно покорён помпезной роскошью. Мы прошли в зал, мес та наши оказались хорошие, в самом центре.

Когда началась увертюра и занавес поднялся, Эдик уставился на сцену и смотрел не мигая. Ничего подобного он в своей жизни ещё не видел – ни оркестра, ни занавеса, ни декораций, ни актёров. Это было для него, как полёт на другую планету. Сначала он был очарован и улыбался, но потом озадачен и хмурился. Когда вышли танцовщики в обтянутых трико с рельефными выпуклостями мужской анатомии, Эдик закусил губу и стал тихо постанывать. Я думаю, чисто из мужской солидарности он волновался, что при контактах с очаровательными девочками из кордебалета, с этими выпуклостями может произойти конфуз, трико не выдержит напора эмоций, разлетится в клочья и спектакль будет сорван. К счастью, ничего такого с трико не случилось и он немного успокоился. Откуда Эдику было знать про тонкости балетной сексуальной ориентации? Зато когда появились балерины в красочных костюмах фей и со стройными ножками на пуантах, он оживился, забыл про мужиков в трико и даже чуть привстал с кресла, чтобы не пропустить ни одного мига этого чудного зрелища. Артистки кордебалета были явно в его вкусе. Подогретое алкоголем эмоциональное давление его стало быстро расти и уж скоро еле-еле сдерживалось тонкой оболочкой приличия. Рано или поздно это давление должно было прорваться наружу. И оно таки прорвалось в третьем действии спектакля.

Начался один из самых популярных номеров «Спящей Красавицы» – дуэт Кота в Сапогах и Белой Кошечки. Сначала на сцену выскочил какой-то тип с сердитым лицом, в широкополой шляпе и сапогах с отворотами, явно намекая на то, что он и есть Кот в Сапогах. Он прыгал, махал руками, топал ногами и вообще вёл себя вызывающе. Тип Эдику явно не понравился, поэтому он нахмурился, зло стукнул кулаком себя по колену и даже слегка зарычал, как пёс, увидевший настоящего кота. Но затем выпорхнула грациозная балеринка в белоснежном костюмчике с блёстками и откровенно приоткрытым декольте. С моей точки зрения декольте не было таким уж интересным, но Эдик оказался менее придирчивым. Личико у неё было нежное и розовое, вились белокурые локоны и на щёчках сверкали серебристые усики. На попке у «кошечки» был прицеплен пушистый хвост и ушки торчали на макушке. Когда Эдик вгляделся в эту красотку, у него вывалился язык, глаза загорелись жёлтым огнём и сдерживаться больше сил не стало. Он вскочил с кресла, вцепился руками в спинку сиденья переднего ряда и что было мочи на весь театр завопил: «Ни @@я себе кошечка!!!».

Что произошло дальше, не дано мне таланта описать. Здесь бы нужен Гоголь или Ильф с Петровым. Скажу только, что театр сначала замер на секунду в оглушающей тишине, дирижёрская палочка застыла в воздухе и «кошечка» оцепенела с поднятой лапкой. А потом зал… взорвался – захохотал, завизжал, заулюлюкал, в восторге затопал ногами. Люди аплодировали, искали глазами героя, который смог так кратко и ясно выразить то, что было на уме по крайней мере у мужской половины зрителей. Хохотали все – оркестранты, солисты, билетёрши, кордебалет, да и сама «кошечка». Про Кота в Сапогах я уж молчу. Казалось, даже римские статуи хихикают, притопывая босыми пятками из фальшивого мрамора, и вот-вот вывалятся из ниш.