Сергей Данилов - Знакомые истории

Отвернулась? Или просто мираж оконной пыли? Поражённый фантазией не свершившегося, деревянным шагом продолжил свой путь, и снова чей-то взгляд из следующего окна окатил жаром, и всё повторилось, как ныряние в декабрьскую прорубь, полную ледяного крошева. Эти новые глаза – огромные, удивительные, незнакомые. Наверное, он всё же хорош, очень хорош в молодецки расстёгнутом, длинном пальто, с поднятым узким воротником из нерпы. У Витеньки весёлое, чуть порозовевшее на морозе лицо с прямым решительным носом, карие глаза, жёсткие, чёрные, не мальчишечьи усы. Грудь распирает счастье и желание вздохнуть.

Сорвал перчатку, приложился ладонью к чешуйчатой изморози, покрывавшей вагон; невероятное должно произойти немедленно, сейчас же, тут, на месте – слишком много внутри кипящей радости. Запрыгнул в вагон. Тепло как! На всю длину коридора стелется узенькая вишнёво-красная ковровая дорожка с парадными зелёными кантами. Победно отмаршировав по мягкому ворсу до своего купе, не сдерживая улыбки, открыл дверь и легко вошёл. Внутри купе оказалось светло и чисто, как бывает в начале пути в фирменных поездах: салфеточки, занавески, пол ещё не успел высохнуть после влажной уборки. За стеклом неузнаваемо ярко белеет привокзальный парк, отнюдь не заброшенный, но таинственный, романтично-заснеженный. Сиденья мягкие, со светлой кожаной обивкой, кругом поблёскивает никель, он вдохнул, наконец, чувствуя лёгкий, почти неуловимый и приятный запах духов.

Вот оно и случилось! Уже не вагон это – крошечная гостиная, со своей прекрасной хозяйкой, сидящей на правом от входа сидении, у окна. Чуть-чуть – больница из-за холодности казённого блеска металлических покрытий столика, сидений и стен, с дежурной сестрой милосердия. Почти ослепшему от внешнего белого света, теперь на фоне окна и заснеженного парка ему виден только силуэт головы да лежащая на столике рядом с картонкой билета рука, освещена проглянувшим низким солнцем; на запястье свободно держался тоненький узорный браслет, пальцы длинные с розовым лаком на ногтях и нежной кожей.

Вежливо поздоровался, ощущая, как близка ему мягкая подушечка мизинца, к которой хотелось прикоснуться губами, но тут же необходимость в этом отпала – Витенька вдруг начал быстро срастаться с этой прелестной ручкой, оказавшейся где-то глубоко внутри, возле сердца, где она производила безболезненные манипуляции по освобождению пространства, что-то удивительно приятно трогала, перемещала, сразу сливаясь кровью, срастаясь всё в большей степени с ним и уютно погружаясь в него вместе с мягко льющимися по плечам белокурыми волосами, не подходящим для пути театрально нарядным платьем с великолепно оголённой грудью, мягкой мочкой уха, в котором блеснула золотом паутинка серёжки – внутрь, вглубь, и для всего находилось своё единственное, родное место.

Она так смотрит на него! Витенька обернулся бы, коль не знал, что за спиной нет никого и в купе они вдвоём. Да, ему здорово повезло ехать с такой необыкновенно голубоглазой и белокурой красавицей. Не зря мерещилось! Алла смотрела, как заворожённая. Она всё ещё не верила собственным глазам, даже не поздоровалась на его «здравствуйте», лишь кивнула и чуть рот не открыла от восхищения. ОН! Всё, пришёл. Наконец-то! А если не ОН, то пора в монастырь.

Витенька поставил чемодан, снял шапку и скинул пальто. Под пальто оказался школьный ещё костюм с короткими рукавами, тоненькие дудочки брюк, в таком наряде даже мужские усы не производили впечатления. ОН как-то сразу превратился в худого юношу с торчком стоявшими на спине острыми лопатками. Боже, за что? Лет восемнадцать, не больше. О, как она могла так промахнуться? То ли студентик, то ли вообще школьник. Да какая разница? После всего грандиозного, что с ней только что почти случилось – и не случилось, разбираться в этом недоросле нет ни малейшего желания. Сражена наповал, убита. Но в монастырь всё равно не уйдёт!

Поезд тихо тронулся с места. Маневровые тепловозы, водонапорная башня, обшарпанные склады и километры заборов, потом серенькие пригородные домики, утонувшие в снегах, а если чуть повернуть взгляд, то золотистые живые завитки волос над оголённой шеей, светлое, мягкое лицо, с лёгким сиянием от падающих на страницу книги последних лучей солнца, губы маленькие, свежие, чуть подкрашенные, уголками уходящие в припухлости щёк. Глаза широко открыты, и совсем теперь не голубые, а вроде морской волны с малахитовым отливом, волосы непокорные надо лбом и золотая волна на плечах. Снова – тонкие частые осинки на краю заснеженных оврагов, синие дали, бесконечные столбы и провода, провода, провода. Чудесное голубое платье, на ногах маленькие изящные туфельки. А уж ножки… Он быстро отвёл глаза подальше в сторону.

– Сиротский поезд, – поймав недоуменный вопрос Витеньки, пояснила, – не было провожающих. Совсем не было.

– Холодно.

– Конечно. Но это дела не меняет. Поезд никому не нужных людей, вот угораздило так угораздило. Ведь с таким скоплением несчастливчиков может случиться что угодно, не правда ли?

Вошедшая проводница начала собирать билеты.

– Никто в мороз не поехал, так и провожать не пришли, – тихим голосом обратилась к спутнице в голубом: – В другое купе переходить будете?

– Да, но ближе к ночи. А то скучно совсем одной сидеть, – она улыбнулась Витеньке, как королева пажу.

За чаем выспросила, кто он, где учится, на каком курсе. Витенька всё рассказал, как есть. От её снисходительного тона первоначальное восхищение в нём тоже сбавило градус.

– А вы артистка?

– Почему?

– Одеты так… красиво, и вообще сами… выглядите.

– Нет, я экономист.

– А, понятно.

«Сколько ей может быть лет, если разговаривает с ним, как с маленьким? Но хороша, конечно, ничего не скажешь. Очень красивая девушка двадцати шести лет, а ему всего-то двадцать. Обнаглеть, что ли?»

Узнав, в каких частях служит брат и где работают родители, Алла потеряла к студенту-третьекурснику всяческий интерес. Отвернулась к окну и долго смотрела, как в полутьме быстро, у самого стекла пролетают столбы. Скучно. Витенька тоже решил не наглеть. Слишком красивая взрослая тётенька, ну её. Капитан вылез из своего купе, встал перед их раскрытой дверью, белозубо улыбаясь. «Зубы хорошие, – вздохнула Алла. – Хоть какой-то плюс. – Посмотрела на живот вояки, на погоны. – Лет под сорок, бесхарактерный тюля, подкаблучник, изображает из себя ветреника. Для храбрости уже принял. Ну и чёрт с ним, всё равно терять нечего, пригласит – пойду. Такого отбить можно в два счёта, но если уж уводить от жены, то можно было получше найти. Всё не хотелось. Хотелось своего и по-честному. Да видно, придётся по этой дорожке катиться»