Алексей Митрофанов - Тверская. Прогулки по старой Москве

Со временем Неглинка обмелела, зацвела и стала заболочиваться. Одна из жительниц Москвы писала: «Около Кремля, где теперь Александровский сад, я застала большие рвы, в которых стояла зеленая вонючая вода, а туда сваливали всякую нечистоту, и сказывают, что после французов в одном из этих рвов долго валялись кипы старых архивных дел из какого-то кремлевского архива».

Все это порядком надоело жителям столицы. И пришлось Осипу Бове, главному архитектору фасадической части Комиссии для строения Москвы, стать садоводом. В результате возник Александровский сад, сразу же пришедшийся по вкусу горожанам. Декабрист и литератор Сергей Глинка рассуждал: «Стены и башни придают новые прелести сей картине. Перед лицом сих древних памятников появляется новый памятник вкуса и образованности. В другом месте были бы сии сады простым английским гульбищем, а здесь сделались они единственными».

И он же посвящал нововведению какие-то немыслимые дифирамбы: «Хотя новые Кремлевские сады не предлагают еще тени, но кажется, что сама рука граций устроила их. Тут, как будто бы действием волшебства, тенистое и болотистое место превратилось в очаровательный предел, пленяющий взоры и оживляющий ум приятным развлечением».

Будто бы москвичи ни разу деревьев не видели.

* * *

Впрочем, сад и вправду стал одним из популярнейших мест, предназначенных для праздного времяпровождения. Он был романтичен и таинственен, при этом с легким привкусом порока. Саша Черный писал в одном из стихотворений:

А что же окружало эту парочку? Ну, например, фонтан. Он сохранился и до наших дней, стоит недалеко от Троицкого моста. Но вода давно отключена, вокруг фонтана простенький бордюрный камень, да и вся конструкция теперь напоминает либо вытяжку подземной вентиляции, либо просто пустой постамент. А столетие тому назад фонтан этот был окружен глубокими резервуарами, в которые из фонтанных арочек стекала вода, и москвичи имели счастье наслаждаться тихим, умиротворяющим журчанием. Сооружение было, конечно же, скромнее нынешних произведений г-на Церетели, однако же больше способствовало романтическим мечтаниям и грезам.

Правда, тихое журчание по праздникам и выходным было не слышно – в эти дни внутри грота «Руины» (кстати, выполненного из подлинных обломков статуй и колонн, оставшихся в Москве после разрухи 1812 года) довольно громко играл полковой оркестр.

Время от времени в Александровском саду устраивали впечатляющие шоу. Самым масштабным была знаменитая Политехническая выставка 1872 года, приуроченная к двухсотлетию со дня рождения Петра Великого. Открытие ее было столь важным событием, что Петр Ильич Чайковский специально к нему написал кантату, а городские власти открыли первую конно-железную дорогу и пустили так называемый паровичок, связавший город с селом Петровско-Разумовское.

Целых полгода обыватели тут созерцали достижения прогресса. Всего же у выставки было двадцать шесть разделов, среди которых такие экзотические, как военный, почтовый, морской и кустарной промышленности. Самым интересным оказался технический раздел. Посетители с восторгом наблюдали за работой паровых котлов, газовых ламп, удобных и миниатюрных пишущих машинок – размером всего лишь с простую китайскую горку. Некоторые разделы не смогли разместиться в Александровском саду. Пришлось отвести для них Манеж. При этом посетители входили туда прямиком из сада, через окна, по особенным помостам.

Впрочем, никто и ничему на выставке не удивлялся.

А по окончании этого полугодового шоу власти приняли решение – создать для увлекательнейших экспонатов сразу два музея – Политехнический и Исторический (что пусть не сразу, но все-таки было сделано). А затейливые павильоны были проданы на дачи, часть из которых еще сохранилась в ближнем Подмосковье.

Впечатляла и так называемая Московская выставка, организованная здесь в 1908 году Лигой обновления флота. Праздные горожане наслаждались прохладительными и бодрящими напитками в буфете, диорамами морских боев и, более всего, аттракционом, несколько напоминающим космический корабль «Буран» в нынешнем парке Горького.

Это был «Туристический вагон Хейла», прибывший к нам из Америки. В арке под Троицким мостом соорудили перрон, возвели небольшой аккуратный вокзальчик, рядышком уложили рельсы, на которые установили настоящий вагон. В здании вокзала посетитель покупал билет, затем шел на перрон, где девушки в тирольском одеянии предлагали ему швейцарский шоколад.

Посетитель забирался в вагон, клал багаж в особые сетки, безмятежно усаживался на диванчик. После третьего звонка в передней стенке раздвигался занавес, обнажался экран, на который проецировались настоящие виды тирольской железной дороги, ранее снятые с подлинного паровоза на пленку.

В те времена синематограф еще только начинал овладевать душами горожан, и потому многие, в испуге позабыв про свой багаж, вскакивали с мест, бросались к двери и кричали:

– Братья православные! Куда ж вы нас везете-то?

Шоу длилось пятнадцать минут, а впечатлений хватало на месяц.

Сам же сад уже в то время был понятием нарицательным. Этаким символом московской праздности. И где-нибудь в Пензе или же в Самаре пожилой раешник выходил со своим ящиком на площадь посреди базара и, собрав плату у зевак, показывал им виды этой достопримечательности, не скупясь на комментарии:

– А это, извольте смотреть-рассматривать, глядеть и разглядывать, Лександровский сад. Там девушки гуляют в шубках, в юбках и в тряпках, в шляпках, зеленых подкладках, пукли фальшивы, а головы плешивы…

И далее:

– Вот, смотрите в оба, идет парень и его зазноба: надели платья модные да думают, что благородные. Парень сухопарый сюртук где-то старый купил за целковый и кричит, что новый. А зазноба отменная – баба здоровенная, чудо красоты, толщина в три версты, нос в полпуда да глаза просто чудо: один глаз глядит на вас, а другой в Арзамас. Заня-я-ятно!

Обыватели глядели на картинки и хихикали. А сами, разумеется, тайком мечтали скопить денежек, съездить в Москву и пройтись этим далеким, волшебным Александровским садом.

Больше всех этот сад любили, естественно, дети. «Александровский сад, его несхожесть ни с какими московскими скверами. В него сходили – как в пруд. Тенистость его, сырость, глубина. Что-то упоительное было в нем. Особенные дети, с особенными мячиками были там», – вспоминала Анастасия Цветаева.

И сестра ее, Марина, поэтесса, сетовала: «Александровский сад был как праздник. Нас редко водили в Александровский сад».