Тамерлан Тадтаев - Иди сюда, парень! (сборник)

В санатории я сразу же подрался с мальчиком, метившим в короли. Мы встретились в коридоре, и он толкнул меня плечом. Я тут же врезал ему, и у того пошла из носа кровь. Мальчик заплакал, но после этого меня больше никто не трогал.

Кормили тут, конечно, гнусно. Суп невозможно было есть – так вонял луком. Раз я не выдержал, и меня вырвало прямо в миску, за что получил несколько пощечин от воспитательницы. Я бы тут с голоду подох, если бы не родители. Они привозили груши, черешню, ириски, арбузы, мятные конфеты. Целыми днями я ждал маму, но приезжала она крайне редко.

Поначалу я расстраивался, потом связался с ребятами постарше, и жизнь стала веселей. Обычно я удирал с ними во время тихого часа на речку. Здорово было загорать на горячих камнях. Еще я научился курить по-настоящему. Если кончались сигареты и не на что было купить курево, я, как самый младший в компании, шел в центр поселка собирать окурки. Возвращался с полными карманами бычков, и все были довольны. Но все же меня тянуло домой, здесь ничего уже не радовало, девчонка, в которую я влюбился, даже не смотрела в мою сторону, и однажды я незаметно вышел из санатория, запрыгнул зайцем в рейсовый автобус до Цхинвала и через полчаса соскочил в городе возле стеклянного универмага.

Мне показалось, что за две недели тут многое изменилось. Вода в реке спала и стала прозрачней, созрели сливы, под тутовником было темно от раздавленных ягод, черешня совсем поредела. Я не удержался и, сорвав недозревшее яблоко, слопал его. Очень вкусное, но надо еще неделю подождать, и будет совсем спелое. Я шел по улице, ни на минуту не переставая думать о том, вернет меня мать в санаторий или все-таки разрешит остаться дома. Неужели она совсем не скучает по мне? Я-то каждый день скулил по ней.

Возле дома рыболова Серо я сбавил шаг и, косясь на дыру под забором, насторожился. Так и есть: белый кобель не сдох. Но как переменился! Он как будто из концлагеря вышел – так исхудал, и с его развороченной челюсти капала слюна. Пес шел на меня с явным намерением укусить, падал, снова вставал, а я, не отводя взгляда от его одноглазой изуродованной морды, пятился и плакал.

Мне так хотелось погладить его по облезлой шерсти и попросить прощения за все…

Был у меня друг один, Картлос по кличке Блинди. Почему Блинди? Потому что ужасно любил блинчики. Жили мы в одном районе, за инфекционной больницей. Вместе купались в Лиахве, загорали и все такое. Иногда ребята постарше стравливали нас на берегу, и я бил ему морду, а он ставил фингалы на моей. Потом мы мирились и шли собирать окурки, если не было денег на сигареты. Или переходили вброд обмелевшую речку возле свалки бойни, где невыносимо пахло жженой костью и гниющими кишками забитых животных, и, босые, карабкались на противоположный берег. Там я, как самый шустрый, перелезал через заднюю, сколоченную из грубых досок калитку рынка, отодвигал ржавую щеколду, Блинди входил, и мы пробирались на базар воровать арбузы. Картлос отвлекал продавца, я же хватал арбуз и со всех ног мчался к черному ходу.

Но однажды продавец погнался за мной и швырнул вслед гирю – и она попала мне в спину. Я упал на арбуз, раздавил его и закричал так, будто меня резали на скотобойне. Люди вокруг бросились ко мне: «Убили! Убили мальчика!» – а я корчился на горячем асфальте и не переставая орал. Продавец тоже подбежал и, увидев мой красный живот, схватился за голову. Он был уверен, что я сейчас умру, потому что гиря была тяжелая, а я маленький. И только сторож, собутыльник моего отца, спокойно подошел, поднял меня, хорошенько тряхнул и, поставив на ноги, дал пинка и велел убираться домой через черный ход.

Блинди я нашел возле свалки бойни, где он уплетал арбуз.

– Я думал, он тебя убил, – сказал он, осмотрев мою спину. – Болит?

– Нет. Откуда у тебя арбуз?

– Спер, пока ты ломал комедию. Но это еще не все.

Он повел меня за собой вдоль берега и, остановившись возле небольшой запруды, показал на два больших арбуза в воде.

– Один тебе, другой мне.

Повзрослев, мы разлетелись в разные стороны и снова слетелись в Цхинвал в восемьдесят девятом. К тому времени мы обросли волосами и уже брили свои еще молодые лица, и Блинди выкуривал по две пачки сигарет в день, если не больше. Обычно мы встречались в парке и говорили о всякой всячине, но тему войны не затрагивали, так как Картлос был наполовину грузин. Блинди восхищался Америкой и мечтал свалить туда. А война приближалась, и как-то Блинди воскликнул: «Я родился один раз, и то не в Америке!»

Последний раз мы виделись зимой девяносто первого, когда грузинская милиция убралась из города. Мы вместе переходили старый мост, и Блинди, поскользнувшись на обледенелом настиле, схватил меня за руку, а я поддержал его и помог встать. Потом Блинди исчез. Одни говорили, что он поехал в Грузию к отцу. Другие утверждали, что он собрал деньги у наших и поехал в Гори покупать курево и скорей всего, прикарманил бабло. Как-то весной Коко, наш общий друг, пришел ко мне и сказал, что на стене МВД, где висят фотографии трупов для опознания, он увидел Блинди. Мы сразу же пошли туда, и я долго смотрел на черно-белое изображение изуродованного тела. Лицо замученного было нетронуто. Только одна дырка во лбу – видно, контрольный выстрел.

– Узнаешь его? – спросил Коко.

– Конечно, это Блинди, – сказал я, чувствуя тошноту.

Потом мы послали за его матерью, но она сказала, что это не ее сын.

Не знаю, почему она солгала.

А может быть, Блинди все-таки удалось уехать в Америку?

И в жару, и в дождь я люблю кататься на своем мотоцикле. Мне и зима не помеха, а чтоб не замерзнуть, надеваю трофейную дубленку, очень хорошую, но, увы, женскую. Я ее Дине хотел подарить, но она сказала, что такую рвань носить не станет. Она и на мотоцикле не захотела прокатиться – одним словом, я не понравился Дине. Ну да фиг с ней, все равно она по другому сохла. Пусть он и достает ей шмотки.

А я гонял на своем байке с такой скоростью, что разглядеть, с какой стороны пришиты пуговицы на этой самой дубленке, было делом совершенно невозможным. Как-то возле второй школы меня обогнал УАЗ и тормознул перед самим моим замерзшим носом. Я, честно говоря, не из робкого десятка и могу постоять за себя, к тому же в коляске моего «Ижа» лежали карабин и парочка гранат. Остановился я, оторвал прилипшие к рулю ладони, сжал кулаки, разжал и, грозно насупившись, уставился на стоявшую ко мне задом машину. Но оттуда ни звука, как будто внутри все сдохли. Я подождал еще минут пять, пялясь на «таблетку», потом завел мотоцикл и попытался вырулить на дорогу, и в этот момент проклятый УАЗ взвыл, сорвался с места и снова преградил мне путь. А под колесами гололед, и я чуть не врезался в него. Эмоции взяли верх, я соскочил со своего железного коня, подбежал к машине, чтоб разобраться с ее водителем, и через стекло дверцы увидел морду Б. Ну и влип же, подумал я. От этого мудака чем дальше, тем лучше. Но так просто уходить не хотелось. Чего доброго, он подумает, что я струсил. Вот я и улыбнулся ему и помахал рукой: дескать, привет. А Б. даже не посмотрел в мою сторону, как будто я привидение какое. Он опустил стекло, выкинул окурок и обратился к рядом сидящему черноволосому, со сросшимися на переносице густыми бровями парню: