Берта Ландау - Потерянные половинки

Похороны состоялись на следующий день. Наряд для Наташи был уже готов. Вместо белого платья с белой кисейной фатой – черный костюм по фигуре и маленькая шляпка-таблетка с густой черной вуалью. Родители позаботились обо всем.

Наташа очень жалела, что ей пришлось увидеть Зигфрида в гробу. Ей было бы гораздо легче не помнить его бездыханное тело, его почти до неузнаваемости загримированное лицо с незнакомым выражением бесполезной непреклонности. Лучше бы она думала о нем как о живом, просто уехавшем далеко-далеко. Но взглянуть пришлось. На долю секунды. Она наклонилась и сделала вид, что поцеловала Зигфрида в лоб. Только сделала вид. Ей совсем не хотелось прикасаться губами к этому гриму для мертвецов, которым они покрыли всю его кожу. И еще: он весь был пропитан каким-то странным запахом, не противным, но не живым, химическим, который хотелось поскорее забыть навсегда, как одну из примет ужаса.

На прощание с Зигфридом собралось очень много людей. Все подходили к ней, выражали свое соболезнование. Наташа кивала, радуясь, что несостоявшаяся ее свекровь позаботилась о густой вуали, что никто не может видеть ее лицо, глаза, губы. Только общие очертания. И этого вполне достаточно для жадно любопытных глаз.

Потом тело кремировали, все попрощались и разъехались по домам. Даже поминок не устроили, как это в России полагается. В тихом безжизненном доме они уселись за пустой огромный стол в громадной столовой. И все. Тогда Наташе, несмотря на ошеломление и ощущение, что она никак не может проснуться, находясь в самом эпицентре ночного кошмара, пришло в голову рассказать, как прощаются с ушедшими в мир иной у нее на родине. Они недавно хоронили дальнего родственника, так что она была в курсе всех деталей. Кутья, блины, красная икра (черную тоже можно, но она очень дорогая, а красная – в самый раз), водка. И пить нужно не чокаясь. И говорить о покойнике. Вспоминать, какой он был. И произносить: «Пусть земля будет пухом» и «Вечная память». Родители слушали с интересом. Видно было, что они цепляются за любую возможность смягчить свое горе.

– Хотите, я испеку блины? – предложила Наташа.

– А я съезжу в русский магазин за икрой и водкой, – подхватил Лутц.

– А я на стол накрою, – взялась за дело Бруна.

Через час они уже сидели на кухне перед горкой блинов и поминали Зигфрида по русскому обычаю.

– Я прошу тебя, оставайся у нас навсегда, будь нашей дочкой. Мы все бумаги оформим: вид на жительство и прочее. Нам пойдут навстречу. Это особый случай. Будешь жить с нами, мы все оставим тебе, – упрашивал Наташу Лутц.

– Зигфрид очень любил тебя. И я всегда мечтала о дочке, – подхватывала Бруна. – Оставайся с нами. Ты не пожалеешь. Тебе будет хорошо, увидишь.

Наташа и мысли не допускала, что останется жить в их доме. Она бы тут, у них, никогда не выкарабкалась из своего горя. Это ей стало понятно с первых часов пребывания там. Но и уехать сразу она не смогла. Уж очень жаль ей было этих несчастных родителей. В память о Зигфриде, ради него продержалась она достаточно долго, больше трех недель, рядом с ними. И это было незабываемое время. Несколько вечеров подряд Лутц и Бруна просили Наташу испечь блины. Им очень понравились поминки, то облегчение, которое им приносил алкоголь, и разговоры о детстве сына. Очень пышно, с разнообразными деликатесами и изысканными винами отметили девять дней. И потом Наташа велела передохнуть. Потому что, по всем приметам, после девяти дней немного легчает, отпускает чуть-чуть.

– Будем отвлекаться иначе, – сказала она, лихорадочно стараясь что-то придумать.

А Лутц и Бруна придумали для Наташи сюрприз. Они постучались к ней в ее спальню, когда она уже переоделась в ночнушку и готовилась улечься спать, и вручили непонятную коробку, перевязанную красивой ленточкой.

– Вот, – сказал Лутц, – это чтобы тебе не было грустно в кровати одной. Развлекись.

Бруна приветливо улыбалась, кивая тому, что произносил супруг.

– Это отличная штука, мы самую дорогую выбрали, – подбадривающе произнесла она.

Оставшись одна, Наташа открыла красивую подарочную коробку и глазам своим не поверила: в ней оказался мужской… ну, как это помягче сказать… член! Пенис, культурно выражаясь. Совершенно натуральный, как живой. Ей даже смотреть на это было неприятно. Как издевательство какое-то. Она поначалу никак не могла понять людей, которые невесте погибшего сына дарят такую штуку. Вот у них дома такое даже в голову никому бы не пришло. Все-таки существуют какие-то границы. Мы же не животные. У нас есть душа. И наша любовь – она другая, чем у животных. Во всяком случае, так принято считать. Разве, потеряв так жестоко и несправедливо любимого человека, она о его причиндалах тоскует? Ей души его не хватает, тепла! Наташа разглядела штуковину, поняла, что это какой-то многофункциональный вибратор, и снова оскорбилась. Неужели ей теперь вот этим надо довольствоваться?

Она встала перед зеркалом, скинула рубашку и посмотрела на свое молодое стройное тело, словно у него спрашивая, возможно ли ей обрести настоящее счастье, будет ли у нее любовь, нежность, страсть? Родятся ли дети? Что ее ждет вообще-то? «Все будет, – обещало тело. – Убери эту ерунду с глаз долой. Еще чего выдумали!»

Полночи Наташа не спала, пытаясь разобраться в мотивах такого подарка. Потом решила, что никакого желания оскорбить или даже унизить ее не было у несчастных родителей Зигфрида. Они действительно искренне хотели ее развлечь. Видимо, эта догадка оказалась верной, потому что как раз после нее она и заснула крепким девичьим сном.

Утром Наташа вернула коробку Лутцу.

– Это не живое. Мне нужен Зигфрид, а не это. Любовь, а не механика, – стараясь быть любезной, проговорила она.

– Я понимаю, – вздохнул несчастный отец. – Это холодное, да?

– Да. Холодное. Неживое, – нетерпеливо повторила Наташа, желавшая скорее избавиться от подарка.

Оставшееся время они куда-то ездили, смотрели достопримечательности, ходили по магазинам. Родители стремились накупить Наташе кучу дорогущей одежды, всякие бессмысленные вещи, которые могли бы подарить радость, если бы был жив человек, к которому она так стремилась.

Приглядываясь к немецкой жизни, Наташа убеждалась в том, что нравы и привычки их народов имеют ряд серьезных несходств. Например, в доме у Бруны и Лутца был бассейн. А она как раз обожала плавать. По утрам перед завтраком она проплывала раз десять туда и обратно и выходила из воды бодрая и полная сил. Однажды к ней присоединилась и Бруна. Она подошла к бортику в халате, скинула его и оказалась совершенно голой. Наташа потупила взор.

– Ты зря в купальнике плаваешь. Зачем? Гораздо приятнее так, – спокойно произнесла хозяйка дома, спускаясь по ступеням в воду.