Артур Венгржанович - Южные рассказы. Юмор

Я в недоумении посмотрел на своего товарища Тиграна. Тот удивленно пожал плечами. Тем более это звучало странно, что жену Ашота звали Наташа и ничего армянского в ней отродясь не было, а даже совсем наоборот. Правда в оправдание надо сказать, что будущая свекровь, мама Ашота, приехавшая из Еревана в Москву на смотрины, в свое время очень высоко отозвалась о человеческих качествах своей невестки.

– Вай, такая хорошая девочка, такая хорошая девочка, – рассказывала она потом своим многочисленным родственникам, – почти такая же хорошая как Рузанна, дочка нашей соседки Армик.

В воскресенье вечером мы с Тиграном взяли бутылку отборного армянского коньяка, запрятали куда подальше свой скептицизм и направились в гости к Ашоту. Головокружительный аромат виноградных листьев и мясного фарша с рисом чувствовался еще на первом этаже дома. Мы добавили хода, почти бегом взобрались на третий этаж и позвонили в дверь. Открыл нам с важным выражением на лице Ашот. Он провел нас в гостиную, где уже был накрыт стол. На кухне хлопотала Наташа, высокая длинноногая блондинка с голубыми глазами, эдакая мечта среднестатистического кавказца.

– Тоша, помоги мне, нарежь хлеб, – обращалась она так называя нашего друга Ашота.

– Тоша отнеси тарелки, Тоша открой «Джермук». И Тоша послушно все указания аккуратно и расторопно выполнял, поскольку очень уж ему хотелось чтоб друзья оценили кулинарные способности своей супруги. Стол был накрыт по всем правилам, все чин-чинарём: тут тебе и душистая зелень, и ароматный острый перец цицак, и пахучий козий сыр и, что самое главное, соус, приготовленный по всем канонам из мацуна, обильно сдобренного чесноком. Наконец появилось и главное блюдо вечера – долма из виноградных листьев. Её вынесла торжественно, в большом казане, сама хозяйка, поставила на центр стола и пожелала приятного аппетита.

– Наташ, а ты с нами не посидишь, не попробуешь долму? – спросил её Ашот.

– Не, я эту вашу странную еду не ем, – ответила хозяйка и удалилась на кухню.

Тигран разлил коньяк по рюмочкам, произнес хвалебный тост в честь хозяйки, мы выпили и стали накладывать долму по тарелкам.

– Была не была, – подумал я про себя и запустил в рот целиком виноградный голубец. И сразу же меня передёрнуло.

На моих глазах предательски выступили слезы.

– Ну, ну как? Вкусная? – допытывался Ашот, – чего молчишь?

Я с набитым ртом, оказавшись в заложниках собственной интеллигентности, не в силах разжевать содержимое, но и не в состоянии выплюнуть, наконец сдавленным голосом произнес: Офигеть!

– Что офигеть? – разозлился Ашот – Офигеть вкусно?

– Ага, офигеть.

В этот момент Тигран тоже решился на дегустацию. Как и следовало ожидать, у него тоже от переизбытка соли и перца на глазах навернулись слезы, но он в отличии от меня решился разжевать мясной фарш.

Раздался громкий хруст. Тигран схватился за зуб, лицо его перекосилось, пунцовая лысина покрылось испариной и побагровела шея.

– Ну как? – теперь уже неуверенно спросил Ашот. – Вкусно?

– Офигеть… – еле выдавил из себя Тигран.

– Да что же вы по человечески ответить-то не можете, – занервничал Ашот и сам заглотил сдобренную соусом долму. Мы с Тиграном уставились на него, ожидая реакции. То, что начало происходить с Ашотом, удивило даже нас. Он схватился за горло и начал задыхаться.

– Соли, соли слишком много, – еле произнес он, – перца, перца много. Рис, рис недоварен.

– Выплюнь, сдохнешь ведь, – подсказал ему Тигран, – всё равно Наташа не видит.

Когда Ашот пришел в себя за столом царила мертвецкая тишина.

– Что будем делать? – прошептал Тигран, – съесть мы это не сможем, а если скажем что невкусно, Наташа депортирует Ашота обратно на Родину. Напряжение возрастало. За столом молча сидели суровые кавказские мужчины и решали как выпутаться из данной неловкой ситуации. Помощь пришла оттуда откуда никто не ожидал. В комнату вошла Наташа, посмотрела на угрюмые лица мужчин, потом

потом её взгляд упал на тарелки с недоеденной долмой и она сделала единственный правильный на тот момент вывод:

– Я же говорила, что странная еда эти ваши виноградные листья. Давайте-ка лучше я вам колбаски докторской нарежу, с чаем поедим! Надо ли говорить с каким энтузиазмом мы восприняли её предложение. И я вам скажу, вечер вполне удался! Мы пили чай, общались, и были настолько благодарны Наташе, что готовы были согласиться со словами мамы Ашота – вай, такая хорошая девочка, почти как Рузанна, дочка нашей соседки Армик!

В детстве я, как и все обычные дети, боялся смерти. Вернее, я боялся не самой смерти, поскольку тогда я был уверен в собственном бессмертии, а, скорее всего, я боялся разных атрибутов и ритуалов, связанных со смертью. Бывало, например, спускаешься на лифте, хочешь выйти во двор, а на выходе из подъезда стоит прислоненная к стене бархатная крышка гроба. И вот, с одной стороны тебе страсть как хочется выйти, сходить с пацанами погонять мяч, а с другой стороны жутко мимо этой самой крышки пройти. И я помню, как собирал волю в кулак, с пульсирующими висками, с пронзительным свистом в ушах от поднимающего артериального давления, на цыпочках, не глядя в ту сторону, прямо выбегал из подъезда. И я вам скажу, что крышка гроба прислоненная к стене, не самое худшее, что меня ждало в этот день. Самое худшее это была похоронная процессия, которая расползалась по улице и медленно двигалась, оставляя за собой красные и белые гвоздики на черном асфальте. Ну и, конечно, траурная музыка. От этой жалобной музыки никуда невозможно было спрятаться. Я затыкал уши подушками, прятался в чулан, залезал под кровать, но всё равно эти леденящие душу звуки безжалостно проникали в мой детский мир, где место было только радости и веселью. И большего всего старался кларнет. Более гнусного инструмента, как мне казалось, в тот момент вряд ли могло изобрести человечество. А потом мама с соседкой по лестничной клетке за чашечкой кофе, тихо, в полголоса обсуждали похороны. И больше всего их расстраивало, когда умирал кто-то молодой.

– Вай мэ, – сокрушалась соседка, – всего сорок лет человеку было.

А я подслушивал и все удивлялся про себя – сорок лет, разве это молодой? Мне казалось, это такая глубокая старость, что в таком возрасте и жить то особо не стоит. И вот я про себя решил что умру ровно в 30 лет, в 2000 году, 20-го числа ровно в день своего рожденья. И, как это ни странно, этот день настал очень быстро. Казалось, вот только начал жить, только почувствовал вкус жизни, а уже время уходить. А потом было 21-ое число 2000 года, 22-ое, и ничего сверхъестественного не случилось. Вот с тех самых пор, с 21-го числа 2000 года я стал оптимистом.